Поэтому была применена другая тактика, которая персов тоже не обрадовала, но, по крайней мере, гребцы при этом не страдали. «Трезубец» шел параллельно еле шевелившим веслами кораблю и солдаты команды как в тире расстреливали противника из арбалетов. Противник пытался прятаться за низким фальшбортом, но несколько арбалетчиков залезли на краспицы и прятаться стало бессмысленно. Поэтому все, кто находился на палубе, полезли в трюм к гребцам. Там, похоже, стало совсем тесно, потому что из люков торчали отдельные части тел, которые совсем скоро были утыканы стрелами. У рулевых весел давно никого не было. Два кормчих были убиты один за другим. Не получая сигналов, вразнобой стали работать весла. Корабль можно было брать голыми руками. Но Вован не спешил. А в это время из люка как черт выскочил чумазый кочегар и развел руками.
— Капитан, дрова кончаются.
Бобров вслушался, опустил взведенный арбалет и заржал.
— Конец, — прохрипел он, давясь смехом. — Приплыли.
Капитан, забыв, что он моряк, смачно выругался как какой-нибудь сугубо сухопутный извозчик.
— Стоп машина, — приказал он. — И гасите котел.
Потом с сожалением посмотрел на избиваемый корабль, который медленно дрейфовал в сторону материкового берега.
— Может на абордаж его взять? — предложил азартный Серега.
— Да ну его, — вынес вердикт Вован. — Если только стрелы собрать. Впрочем, к Аиду их, — и зычно крикнул. — Прекратить стрельбу! Уходим! Команде, распустить паруса!
Паруса заполоскали, потом надулись и «Трезубец» медленно стал отходить от почти раздолбанного персидского корабля. А на нем из люка боязливо высунулась голова без шлема и посмотрела ему вслед. Человек не решался выбраться на палубу, пока «Трезубец» не отошел настолько, что стал незаметен на фоне берега. И только тогда он и еще несколько человек выползли из люка и долго еще посылали проклятья вслед страшному кораблю.
Серега, отойдя к релингу, ослабил тетиву арбалета и меланхолично пробормотал:
— А-1, А-2, А-3.
— Убил, — сказал расслышавший его Бобров.
— А Б-1, Б-2, Б-3, — повернулся к нему Серега.
— Только ранил, — вздохнул Бобров.
Приткнувшись к берегу Малой Азии далеко за городом Галикарнасом «Трезубец» пополнял запасы топлива. Вся команда, включая и воинов была задействована в аврале. Корабельный тузик шнырял между берегом и бортом, подвозя все новые охапки поленьев. Бобров, распоряжавшийся на берегу, приказал завалить здоровенный ливанский кедр, прикинув, что уж его-то точно хватит на вполне приличный морской бой. Его всякий раз пробивал смех, когда он вспоминал лицо капитана при словах «дрова кончились». Лицо было озадаченным и одновременно обиженным.
Дерево рухнуло с громом и треском. На ствол в полтора обхвата набросились сразу две пары матросов с двуручными пилами (предусмотрительный Вован, правильно понимая обстановку, не рассчитывал получать в портах готовое топливо и поэтому имел на борту средства для его заготовки). Полетели опилки. Откатываемые чурбаки переходили уже к солдатам, которые разделывали их на аккуратные полешки. Остальные таскали дрова к лодке, возили их на борт и перегружали в трюм.
Дерево, кроме веток, ушло на дрова всё. Куча поленьев громоздилась на палубе, превратив «Трезубец» в дровяную баржу. Капитан посмотрел на это безобразие и приказал убрать все дрова в трюм. В результате во всех кубриках и каютах появились свои поленницы. Капитан демонстративно разместил у себя не меньше чем полкуба. Бобров чертыхался, когда поленья во время качки стали ездить по каюте по совершенно непредсказуемым траекториям и, просыпаясь от грохота, клял капитана последними словами. Самое интересное, что капитан, запасшись дровами, весь путь до Афин проделал под парусами.
В Афины решили зайти потому, что Бобров жаждал довести до логического конца дело с обнаженной Афродитой. Ведь если на Косе скульптуры Афродиты работы Праксителя не было, значит, не было ее и в Книде. А если ее не было ни там, ни там, следовательно, скульптор ее еще не закончил. И отсюда вытекает, что она должна находиться в его мастерской. А дальше путем несложных построений Бобров пришел к выводу, что надо плыть в Афины, потому что мастерская Праксителя в этот период находится именно там. И свою мысль донес до публики.