— Идем, — тут же сказал он решительно.
Улица Дромос, в отличие от той, по которой они вступили на Агору, была обсажена высоченными кипарисами. Тени они, конечно, давали немного, но все-таки она была и друзья двигались перебежками, ненадолго замирая в каждом клочке. Пройти-то надо было немного — всего чуть больше полукилометра. Район был крайне респектабельный, и публика по улице двигалась соответствующая. Их знакомый афинянин со своим осликом был бы здесь совсем не к месту.
Серега еще раз уточнил маршрут у толстого грека, замотанного в белое и в широкополой шляпе — довольно странное сочетание, воспринимаемое однако здесь как вполне нормальное. Грек выслушал Серегу, слегка поморщился и указал дом на другой стороне улицы по диагонали. Серега вежливо поблагодарил и веселый оттого, что настал конец пути, вернулся к спутникам.
На стук в ворота выглянул мужик, статус которого определить было бы трудно, да никто и не старался это сделать.
— Э-э… — начал было Бобров.
Но мужик прервал его на полуслове.
— Господин не принимает, — сказал он.
Сбоку выдвинулся Серега. Вид он имел смиренный, но мужик почему-то впечатлился и слегка отодвинулся.
— Ты доложи, — сказал Серега. — А уж господин пусть сам решает. Мы вообще-то издалека, с севера Понта.
— Ладно, ждите, — неохотно сказал мужик и захлопнул маленькую дверцу в воротах.
Ждать пришлось минут пятнадцать, и когда Бобров уже готов был дать сигнал к отступлению, со скрипом открылась калитка.
— Проходите, — неприветливо сказал тот же мужик.
Скульптор принял их в большом перистиле. От бассейна веяло свежестью. Маленький фонтанчик в его центре журчал так успокаивающе. Все с удовольствие расселись на занятных греческих табуретах. Принесли вино и фрукты. Рабыни обнесли гостей чашами. Пракситель выглядел типичным работягой, правда, одетым соответственно эпохе. Он и не думал сменить свой пропыленный и испачканный хитон и сложив на коленях огрубелые все в мозолях ручищи, посмотрел на гостей без всякой приязни.
Но это было до той поры, пока он не разглядел скрытую от него фигурой Боброва Златку. Вот тут его настроение резко переменилось и голос из скрипучего стал едва ли не приторным. Он извлек Златку из-за Боброва. Златка смущалась и розовела. Но ваятель вывел ее на середину перистиля, рядом с бассейном, поставил на табурет и беззастенчиво стал разглядывать. Златка жалобно посмотрела на Боброва. Бобров ей поощрительно улыбнулся. Он не ожидал никаких из ряда вон выходящих действий от великого художника.
Но художник повел себя совсем не как художник. Впрочем, может быть, здесь было так принято. Или он подумал, что Бобров привел с собой гетеру, с которой позволительно все, если она, конечно не высшего класса. Во всяком случае, Бобров такого обращения со своей девушкой не терпел. Тем более, что и ей это не доставляло никакого удовольствия. Это было заметно по тому, как Златка попыталась оттолкнуть руки скульптора слишком напористо пытавшиеся задрать на ней хитон. Она остерегалась пока действовать своим привычным арсеналом: ногтями, зубами и диким визгом. Но Бобров видел, что она уже для этого вот-вот созреет.
Он встал, покрыл разделяющее их расстояние двумя длинными шагами и дав по рукам не ожидавшему этого Праксителю, обнял Златку за бедра, снял ее с табурета и поставил на пол. Он не успел повернуться лицом к скульптору. На плечо легла жесткая ладонь, сжала его, словно тисками и потянула, разворачивая. Вскрикнула Дригиса. Серега рванулся с места. Но ближе всех опять оказалась Златка.
Ее воинственный визг потряс дом. Боброву, которому вообще-то было не до этого, даже показалось, что с потолка посыпалась труха. В следующий момент девчонка, словно эриния[4] прыгнула вперед, вытянув руки со скрюченными пальцами-когтями. Огромные глазищи пылали зеленым, рот исказился в крике.
Несчастный скульптор, не ожидая такого, в страхе отшатнулся и прикрыл рукой глаза, в которые Златка нацелилась своими когтями. И Бобров обретя свободу, не упустил своего, моментально развернувшись и схватив атакующую Златку за талию. Она только и успела прочертить четыре кровавых полосы по неприкрытому плечу ваятеля.
Златка еще дернулась на остатках боевой ярости, а потом из нее словно воздух выпустили. Она уткнулась в плечо Боброва и расплакалась.
— Пошли отсюда, — сказал Бобров, бросив в сторону потирающего плечо скульптора многообещающий взгляд. — Что-то мы недопоняли в ихних обычаях.
В это время в перистиль вбежали двое слуг или рабов — понять было трудно. Однако в руках у них были дубинки и это стоило учитывать. Подраться-то можно было, но с ними были девушки и Бобров решил смыться. Черт его знает, чужая страна, чужой дом. Опять же, знаменитый художник…