— Ветер, ты разве не умер? — удивился я.
— Конечно, умер. Я хотел сказать тебе, что я знаю, кто это, Скиталец, но только одно могу сказать — беги! Оставь семью и беги. Ты никого не сможешь уже спасти…
— Ветер, что ты такое говоришь? — взмолился я. — Я не могу бросить Дашку, Длинноухого, Цыпленка… — но Ветер не ответил.
Я вернулся на кухню.
— Кстати, паспорта у вас тоже нет? — спросил я Михаила.
— Почему же нет, есть, вам показать, подозрительный вы наш? — дружелюбно улыбнулся мне гость широкой белозубой улыбкой. Но водянистые глаза его смотрели мимо меня.
— Покажите, — потребовал я. Михаил протянул мне паспорт. Я посмотрел данные гостя. Иванов Михаил Александрович. Я взял бумажку и записал это, затем номер паспорта, прописку. Он был прописан в Питере. — У вас ведь есть здесь квартира, — сказал я.
— Ну и что? — ответил гость.
— Вы говорили, что вам негде остановиться.
— Вы просто завидуете, что я подружился с вашей семьей, — возразил Михаил.
— Причем здесь моя семья? Может, вы хотя бы не будете уходить от прямых ответов?
— А я разве ухожу?
— Да что ты привязался к человеку? — заступилась за самозванца Дашка. — С тобой просто ладу в последнее время не стало.
— Боже мой! Но он ведь все врет! Неужели ты не чувствуешь, что ему нельзя верить? — я схватился за голову.
— Да почему же нельзя? Михаил, простите его, что он такой невоспитанный. Кстати, а кто вы по профессии?
— Я? Я исцелитель, — улыбнулся Дашке гость. Он наклонил по-птичьи голову, глянул на меня, подмигнул и на долю секунды я увидел, что он показывает мне язык.
— Так вы доктор? — радостно воскликнула Дашка. — Посмотрите, пожалуйста, Цыпленка. Он заболел.
— Нет, — крикнул я. Внутри меня все похолодело.
— Ты бы сходил, проветрился, — улыбнулся мне гость.
— Действительно, ты совсем перестал соблюдать правила приличия, — поддержала Михаила Дашка. А Длинноухий вдруг заскулил:
— Дяденька Миша, а вы потом еще покажете мне фокус?
Я выбежал из кухни. Я выбежал из квартиры. Я выбежал из дома. На улице было холодно, а я выскочил в одной рубашке, шлепанцы на босу ногу. Я скинул их и побежал вокруг квартала. Мне надо было успокоиться. Я бежал. Бежал. Бежал. Круг. Другой. Третий. Тело ломило все более невыносимо. Плечо изнывало от боли. Но хуже всего было то, что я не мог держать дыхание, оно сбивалось, у меня заболела грудь, она стала вдруг огромной и горячей. На четвертом круге я споткнулся и упал. И увидел, как вылетаю из собственного тела. Только лежало оно не на улице, как мне казалось, оно должно было лежать. Оно было на тахте. В углу стояли испуганные Дашка и Цыпленок, оба плакали. На мне сидел Хиппа и ритмично нажимал на мою грудь. Михаила не было. Я облетел всю квартиру. Никаких следов самозваного гостя. Я так обрадовался, что не заметил, как оказался опять внутри собственного тела.
— Ох, тяжелая эта работа — из болота тащить бегемота, — слезая с меня, облегченно заметил Хиппа.
ЧАСТЬ СОРОК ШЕСТАЯ
Я понемногу приходил в себя и начинал понимать, что все, что мне привиделось, было не на самом деле, а в бреду. Хиппа, пришедший на перевязку с утра, и поймавший момент, когда меня надо было вытаскивать с того света, уверял, что причина тому, что я чуть не умер — в болевом шоке. Во сне я забылся, лег на раненое плечо, усталое сознание не справилось с болью. Он сказал, что причин в самом деле множество, но эта — главная. Поэтому я должен не забывать просыпаться ночью и пить болеутоляющее и антибиотики в ближайшие несколько суток. Впрочем, Хиппа рассчитывал, что уже завтра придет транспорт, на котором мы отправимся туда, где можно будет безопасно спрятаться, и до пункта назначения он будет со мной неразлучен. А значит, сам за всем проследит.
Дашка понемногу начала собирать вещи, она меланхолично слонялась по квартире, переносила с места на место одежду, была растеряна, и не знала, что взять с собой, а что оставить. Нужны ли нам зимняя одежда, обувь, одеяла или их можно будет приобрести на месте? Хиппа сказал, что больше двух рюкзаков — того, что сможет нести он и Дашка — брать не стоит. Теоретически существовала вероятность того, что когда-нибудь мы сумеем вернуться в родной дом, и мы на это очень надеялись, поэтому всевозможные милые домашние безделушки откладывали без особого сожаления — не было ощущения, что мы прощаемся с ними навсегда. Обычные сборы, как перед пикником. Только на пикник должны были отправиться из пяти человек двое совершенно больных. Впрочем, Цыпленку было, кажется, лучше, хотя температура и не прошла совершенно, но была уже ниже тридцати восьми. Правда, его начал мучить кашель. Видеть, как страдает маленький человечек — всегда невыносимо. Он переехал ко мне на тахту — так легче было Дашке следить за нами обоими, пока она готовилась к отъезду. Дорожные иконы, Библия — об этом разговор не шел, — мы брали. Ноутбук тоже. А вот продукты? Нужны ли они с собой? Полдня прошло в разговорах о том, что нам в самом деле необходимо, а без чего можно обойтись.
Зашедший днем Хиппа сказал, что продукты и воду брать не только можно, но и нужно, только упаковывать их следует отдельно, гостиниц-столовок не будет, рассчитываем лишь на свои силы, продукты мы целиком и полностью съедим в дороге, поэтому не следует беспокоиться о том, сколько они займут места, запас нужен дня на четыре, так много вряд ли понадобится, но лучше взять больше, чтобы не голодать, если что сложится не так.
— Ты нашел, кстати, трубку? — спросил я Хиппу, вдруг вспомнив о ней.
— Нет, — хмуро отозвался сосед. — и поэтому чем быстрее мы свалим отсюда, тем лучше.
— Но почему? — спросил я. — Что в ней такого?
— Этих трубок не так много на свете, — ответил Хиппа. — в Безопасности знают, кто их использует. А на твоей — отпечатки, возможно, сатанисты не затерли их. Если тебя найдут, то получится, что я подвел очень многих хороших людей.
Вечером, совершенно неожиданно для всех нас пришел отец Илларион. Это мне показалось добрым предзнаменованием. Он принял у меня исповедь. Я думал о своих грехах и понимал, что эти дни показали мне, насколько их много, гораздо больше, чем я думал прежде. Я труслив, нерешителен, слаб, неискренен, слаб в вере и еще больше слаб в любви — все, что я делаю, совершаю не от любви, а от ума, я безответственен, не слишком умен, не слишком добр, самонадеян в своей гордыне, подозрителен, о, до чего же я перестал верить людям! Я подвел свой храм, который из-за моей опрометчивости разорили сатанисты… Я не умел без посторонней помощи защитить себя и свою семью. Я вспомнил свой сон — кто знает, может быть, в жизни я поступил бы точно так же? Бросил бы семью, если бы не знал, как поступить, и убежал бы, спрятавшись от тяжелых проблем. Как жаль, что Хиппа вытащил меня с того света. И все-таки, все мы в воле Божией, раз судьба нести мне эту ношу — буду нести дальше. Хотя все, что делаю, я делаю не так, как надо. И душу свою обременяю новыми нелепыми поступками. Отец Илларион сочувственно покачал головой в конце исповеди, отпустил мне грехи и пожелал: «Ты уж держись, сынок. Нас осталось совсем немного». Мне было очень неловко, что я лежу, когда отец Илларион разговаривает со мной, кладет мне на голову епитрахиль и молится за меня. Еще более неудобно мне стало, когда он начал готовиться к соборованию. Я знал, что его проводят далеко не только в тех случаях, когда человек умирает, все больные христиане ежегодно соборуются, но сейчас дело было не в моей болезни — я понимал, отец Илларион готовит меня к смерти. Затем он причастил меня преждеосвященными Дарами. А потом я попросил благословения на дорогу. Священник задумался.
— Нам не стоит ехать? — с тревогой спросил я.
— Не в этом дело, — ответил отец Илларион. — Не от нас дорога зависит, не от нас. Но если тебя это утешит, хорошо, давай я тебя благословлю.
— Что-то не так? Вы такой грустный, — испуганно сказал я.