Вежливо поклонившись крысе, я отошел, открывая путь из ловушки. Проводник бросился прочь, пища от благодарности и страха, что я передумаю.
Яшка смотрел то на радостно улепетывающую крысу, то на странно улыбающегося меня. Хвост на его плече чуть оклемался и тихонько подрагивал.
— А ты чего стоишь? Бегом за ней! Договор! — Махнул я в сторону растворившегося в тумане духа.
— Давай! Мы тебя ждем в Мире Теней! — Просияв на прощанье золотой улыбкой, Яшка утонул в пелене, поглаживая хвост. — Мы еще повоюем!
А ведь прав разбойник: ничто так не разгонит посмертную скуку, как добрый бой с былым противником! Сегодня я приобрел ещё троих, хороша компания! Но сам я не спешил за проводниками, а меня несло в сторону света.
В глаза било бледное зимнее солнце. Снег скрипел под нашими санями. Возле меня сидел шаман из Гнезда и пел. Не баюнную Песню, а просто сказ про воина, плывущего на лодке в Мир Теней. Мне казалось, что я лежу не в утепленных соломой санях, а качаюсь на волнах великой реки междумирья, откуда я только что вернулся. Ведь ясно, что пел учитель для меня и про меня. Про умирающего айвена:
…Черный неба холст, лютая метель,
Дух мой, проводник, дай не сесть на мель.
Проводи меня к мудрому творцу,
В ноги упаду к своему отцу.
Тело не моё, отдавать пора,
Забирай, отец, нагулялся я!
По темн̀ой воде я к тебе спешу,
Песнею лихой душу отпущу.
— Чего ты хочешь, ведьма? — неожиданно прервал песню учитель. — Совсем, черная, страх растеряла, что путь айвенам преграждаешь?
— Извини, мудрейший! — По голосу я узнал Пастушку. — Вот! Они просили передать!
— Ладно, давай, — нехотя согласился шаман.
Я услышал, как засеменила по снегу старуха, опасаясь мести за подлость. А наши сани поскребли дальше.
— Тебе, айвен, — обрадовался шаман моему пробуждению. Рядом со мной легли мохнатый хвост и острый коготь. Их оружие — мои трофеи. А учитель продолжил древнюю песню про уходящего воина:
…Песни путь лежит — между гор река,
Пусть душа летит вдаль за облака,
Пусть она махнет над землей крылом,
Я ей подсоблю по воде веслом.
Лодочку качнет, словно колыбель —
Мой последний сон, мягкая постель.
Под землей течет давняя река,
Вот и мой черед пасть у ног творца…
Закрыв глаза, я под скрип снега уплывал то ли в Гнездо, то ли в Мир Теней.
Станислав Меньков
На всех парах
Железная дорога ныряла под свод подозрительного леса: из его глубин поднималась молочно-белая струйка пара. Казалось, белоснежное копье пронзало серые доспехи зимнего неба. Откуда-то тревожно тянуло навозом. Однако размышлять над всем этим большевику было недосуг, люди собрались.
— Товарищи! Уже тринадцать лет, как в нашей стране установлена власть рабочих…
Свист.
— …и крестьян.
Свист.
— А как говорил наш Вождь Владимир Ильич Ленин, социализм есть советская власть плюс парификация всей страны, — большевик встревожено оглянулся, но на этот раз свист ему не мешал.
— Потому мы, власть, идущая путем прогресса, — Дорнштейн снова помолчал, — и заботящаяся о благе, как уже было сказано, рабочих и крестьян…
Свист.
— …приступаем к форсированной модернизации населенного пункта Обломовка. Раньше вас гнобили и угнетали помещики, — партиец запнулся и продолжил, — но теперь все изменится. К лучшему.
Свист.
— Падут, — Дорнштейн посмотрел написанное на руке химическим карандашом слово, — заскорузлые, да, заскорузлые устои и обычаи, и настанет новое, прогрессивное, изобильное…
Свист.
— … советское общество свободы…
Свист.
— …равенства…
Свист.
— …и братства…
Свист.
— Знаете, что произошло в сопредельных Гореловке, Нееловке а также Неурожайке? И знаете, кто это сделал?
Послышался неразборчивый шум: «Враги! Интервенты!», «Господь Бог наш Иисус Христос», а старорежимный староста надрывался: «Не мы это, честное слово, помилуйте, гражданин товарищ!».
— Это сделала Партия! — и прибавил гораздо тише: — А никакой не бог, которого, как известно, нет в природе.
Свист стремительно нарастал. В раздражении Дорнштейн пнул ногой вечно не вовремя свистящую трубу бронепоезда, и она со скрежещущим стоном рухнула в снег, взорвавшийся звоном ледяного стекла. Так как большевик в то же время опирался на трубу рукой, он последовал за ней.
— Грамотные есть? — спросил он, отвернувшись от толпы и залезая опять на крышу бронепоезда.