Ни малейших признаков выхода. Ни дверей, ни окон — кругом только красные стены. Абсолютное отсутствие звуков извне. Но самое ужасное открытие ждало узников Комнаты, когда они обнаружили, что не могут подняться со стульев. Ноги были словно парализованы. Это стало серьезным ударом: Юнец кричал, пока не охрип; Старик зашелся в кашле; я же чувствовал себя так, точно сердце, гулко стучащее, вот-вот вырвется из груди и шмякнется на багровый пол.
После установилась тишина, нарушаемая плеском крови в стеклянной колонне, да бредовыми виршами Безумца. Те двое должно быть решили, что это кошмарный сон. Я и сам не отказался бы так думать. И надеялся, что скоро действие отвара закончится. Но время шло, и ничего не менялось.
Ничего.
Безумец со стихов переключился на песни — столь же бредовые, местами похабные. На середине одного из куплетов он внезапно умолк. Во взгляде появилась осмысленность.
— Время, — затараторил он. — Время решать. Вы уже готовы, вполне готовы.
— Готовы к чему? — недоверчиво спросил Юнец.
— Чтобы решить, — губы Безумца, казалось, растянулись до предела, обнажив острые белые клыки. — Кто должен будет выйти из Красной Комнаты.
В комнату она его не пустила.
Дед Ионеску был непривычно хмур. Он не стал юлить, сразу сказав главное:
— Ты должна уехать и увезти отсюда… это. И побыстрей.
— Но почему? Я не смогу, пока Йован в таком состоянии.
— Ты должна увезти его, — дед Ионеску словно не слышал. — Мы не питаем жалости к стригоям. Мы их убиваем.
— Йован не вампир!
— Я все сказал тебе, — в голосе послышались умоляющие нотки. — Уезжай, пожалуйста.
Уже на пороге, не глядя на нее, дед Ионеску угрюмо сказал:
— Скоро мы придем. Если он будет здесь, то умрет. Если попробуешь помешать нам, тебя ждет то же самое. Прощай.
Смотря, как он ковыляет прочь, Сара подумала, что нужно достать из чулана ружье.
— Дверь в часах? — хмыкнул я. — Что за бред?
— Прямо как в сказке про Алису, — нервно засмеялся Юнец.
Старик даже не улыбнулся.
— Я бы многое отдал, чтобы все свелось к банальному сну, как у Кэрролла.
Безумец, рассуждающий о серьезных вещах — зрелище не из приятных. Слушая его, невольно ловишь себя на мысли, что тоже начинаешь сходить с ума.
— Дверь, — повторил он. — Но не в каких-то там часах, а в Часах Крови.
— О да! Это же в принципе меняет дело.
— Кровь есть жизнь, — Безумец повысил голос. — Все медленней течет, слабея час от часу, пока не иссякнет поток. Память целого рода. Квинтэссенция сущего, — он махнул рукой в сторону светящейся колонны. — Капля за каплей причина обращается в следствие. Существование одного завершается, чтобы дать миру что-то другое. Часы Крови — чистое равновесие. Пока верхняя половина не опустела, комната запечатана. Когда нижная половина наполнится, один из вас сможет выйти. Баланс будет сохранен.
— Почему только один? — спросил я.
— Ты плохо слушаешь, профессор.
Из-за идиотской улыбки, не покидающей его лица, эта реплика казалась издевательской.
— Я не профессор! И ты ничего не говорил о причинах.
— Равновесие. Вам ведь знакомо это слово? Один человек призвал Красную Комнату, один же ее и покинет, — он поднял руку, пресекая вопросы. — Все имеет оборотную сторону.
— Один человек, — уточнил Старик. — В том числе и ты?
— Да.
— Что?! — поперхнулся я. — Почему ты?
— Равновесие? — робко предположил Юнец.
— Это часть равновесия, — кивнул Безумец. — Та самая оборотная сторона. Во мне ведь тоже течет кровь Митреску. Впрочем, довольно ответов. Настала пора вам говорить. Время обнажить души.
— Может, ну его, — нарочито зевнул я. — Лучше верни нашу одежду. Признаться, тут прохладно.
Он промолчал.
— Между прочим, — сказал Старик. — Почему ты думаешь, что мы поверим хоть единому твоему слову? На что ты рассчитываешь?
Безумец долго не отвечал.
Когда же наконец заговорил, слова падали медленно, точно капли крови в часах.
— Почему бы тебе не рассказать ему о Саре, Йован?
Старик дернулся, словно по стулу был пропущен электрический ток.
Мне это совсем не понравилось.
— Кто такая Сара? — с любопытством спросил Юнец.
— Та, что поможет тебе обрести равновесие, — задумчиво произнес я.