В итоге я очертил квартал, который отвечает этим нашим условиям. И вот, что получилось, — Макнили нарисовал маркером на карте прямую, соединяющую «точку отсчёта» и клуб. А затем соединил равносторонний треугольник и, ткнув в последний не проколотый булавкой угол, сказал: «Вот дом, в котором живёт Триплет».
— Гениально, — Шеф зааплодировал. — Арестуем там всех… или женщин и детей можно не трогать?!
— Нет, ищем человека, который когда-то посещал этот клуб, любителя ходить, вероятнее всего, по нуждам профессии. Страховой агент подойдёт. Если судить по престижности района — страховой агент с постоянными клиентами. А по странной любви к моциону при хорошей квартире — его клиенты не любят, чтоб к их дому подъезжали машины и тем привлекали к ним внимание.
Ориентировочно ищем не играющего ныне бывшего спортсмена-бильярдиста, работающего чёрным страховщиком. Скорее всего, мужчина в возрасте маньяка, лет тридцати-сорока, потому что уже добился положения, крупного телосложения — не легко убивать деревяшкой. По этим исходным данным выяснение личности займёт не более дня; даже если прочесать не только этот ряд домов, но и весь квартал.
— Но если найдём, нам нечего ему предъявить, кроме твоих домыслов. Он идеальный убийца — ты уже сказал — у нас нет и намёка на доказательства! — Шеф захохотал.
— Мне не нужны большие доказательства, — сухо ответил Макнили. — Я просто его пристрелю.
Комиссар полиции поднялся и протянул подчинённому руку. Затем прослезился.
— Ты знаешь, как я давно не слышал ничего подобного? — а когда Макнили с сомнением принял рукопожатие, он подошёл ещё ближе и обнял его. — Копы перестали думать. Нет, мы притравим этого типа по всем правилам, как в старые добрые времена. Признание — царица доказательства, и он у нас признается.…Знаешь, ты кто? Ты — эвклид, копогеометр, — Шеф натужно и неприятно хохотал своей шутке. Его неожиданная благожелательность смотрелась до того фальшиво, что, получив необходимую подпись, Макнили поспешил на свежий воздух. Но в глубине его души зашевелился толстый солитер социальной радости и удовлетворённости.
Когда подчинённый закрыл за собой дверь, Шеф вздрогнул и закурил сигару. Макнили слишком отчётливо напомнил ему Уиллера. Неожиданная сообразительность детектива заставила его беспокоиться о собственном будущем. На улице за открытым окном веяла изморось — и словно стояла теперь и в самом кабинете, и в глазах, и внутри.
Он часто представлял, как его схватят. Когда его окружили на улице — сначала фоторепортёры, потом копы — он понял: «Наконец!» Его свалили на мокрый асфальт, вытряхнули на землю портфель, и из него выкатились три крашеных шара слоновой кости: синяя десятка, красные одиннадцать, фиолетовые двенадцать. Коп в плаще, который вытряхивал портфель, замер, бросив на маньяка удивлённый взгляд; удивление на его лице также неожиданно перешло в радостную улыбку. Пока Триплета вели в машину, этот коп провожал его с довольным видом. Второй, более полный коп с блестевшей лоснившейся лысиной позировал корреспондентам, сдерживал их и отвечал на вопросы…
Он до мельчайших деталей мог рассказать, что будет на суде. Он видел, как встаёт и признаётся в каждом из убийств, описывая всё в мельчайших подробностях; он видел, как присяжные жмурятся от ужаса, а одного из них, самого старого с большими капитанскими усами, вдруг хватает удар, и того уносят из зала на носилках медики с большими чёрными крестами на спинах. А Триплет светится от бесконечных фотовспышек. Он уже слышит приговор — смертная казнь. Как полицейские боязливо приближаются к нему, а он, словно из снисхождения, протягивает им руки и позволяет за них взяться! Затем его усадят на стул. И включат ток. А он будет хохотать. Все, конечно, испугаются, достанут ружья, пистолеты: начнут в него стрелять, а он будет хохотать. И вот, когда он поднимется с электрического стула, все упадут на колени и поймут, наконец, что он — Бог.