— Здравствуй, Аня, я вернулся.
— Ты вернулся? А я вышла замуж.
— И за кого же?
— Его фамилия — Суржиков.
— Господи! Ему же за шестьдесят.
— Я вышла замуж за его сына.
— Решила стать родственницей директору?
— Я сейчас положу трубку.
— Я не хотел тебя обидеть, извини.
— Ты меня обидел. Но не сейчас…
Он долго, очень долго ее не видел после того телефонного звонка, старался вытравить все из памяти: она вышла замуж, и у нее своя жизнь, в которую нельзя вмешиваться. Конечно, он виноват перед ней, но гордость и обида не позволили ему признать это, он просто решил вычеркнуть ее из своей жизни — и все, потому что был молод и заносчив. Эта девочка со строгими глазами и мягкими волосами должна была доказать свою преданность, она могла подождать, даже обязана была, и потому в городе на Азовском море он был с другой, оказавшейся примитивной стервой, умеющей преданно смотреть в глаза.
Пожалуй, в нем тогда больше бушевала не молодость, а гордыня, потому что перед ним, мальчишкой, ломали шапку седые люди: спаси, выручи, а он и в самом деле был редким мастером, он умел то, чего не знали даже некоторые из опытнейших специалистов, прошел тяжкую школу у отца… Это было почище, чем институт, да и ни один институт не сумеет дать всего, что нужно специалисту и что приобретается только своим опытом. Ему подавали к гостинице машину, молились на него как на бога, а такому все дозволено, такого обязаны ждать. Но оказалось: ни черта не обязана, плевать Анна хотела, какой он специалист, она увидела в нем низкопробного обидчика, насулившего златые горы, а потом предавшего ее; она не только узнала об этой его стерве, но и поговорила с ней и только тогда решилась на замужество… Когда он с Анной познакомился, она казалась совсем девочкой, хотя училась на третьем курсе; Алексей в то время заканчивал дипломный проект; он встретился с ней в одной шумной компании, где пели какие-то барды под гитару, вытащил ее из душной, провонявшей табаком комнаты, и они всю майскую ночь бродили по улицам… Что толку вспоминать, как они встретились, ведь было самое главное — они уже решили пожениться, а Алексей исчез почти на год… Разве после этого Анна не имела права поступать так, как хотела? Он не знал, что может быть так больно, когда женщина отвечает: «Ты вернулся? А я замуж вышла». Чтобы заглушить эту боль, он твердо решил: никогда не встречаться с ней; наверное, так бы и было, но четыре года назад его группу прикрепили к институту, где работала Анна. Правда, их сектор был на особом положении, он и директора-то Суржикова видел всего несколько раз, он и его ребята, так же, как и другие научно-инженерные группы, жили в институте своей отъединенной, замкнутой жизнью, мало с кем общаясь. Но Аню встречал и был спокоен, а может быть, ему только казалось, что он спокоен… Во всяком случае, когда узнал — она ушла от Суржикова-младшего, — много думал о ней, несколько раз звонил из Засолья. Первый раз это случилось неделю спустя после того, как они начали возню со станом; Алексей позвонил в Москву и, услышав сонный голос Ани, только тогда вспомнил о разнице во времени — в Засолье утро наступало раньше на два часа, чем в Москве.
— Ты с ума сошел! — сказала она. — Ведь у меня мама и сын.
— Извини, у нас уже восемь. Я очень хочу тебя видеть.
— Почему ты мне раньше так не звонил?
— Не умел.
— Тогда прилетай.
— Но я прикован к стану, как раб к галере.
— Хорошо. Я буду ждать.
Потом он звонил ей снова и снова, каждый раз спрашивал: «Ждешь?», она смеялась в ответ. Этот толстопузый директор так и не понял, почему Алексей вкалывал иногда по шестнадцать часов, чтобы на две недели раньше пустить стан. Директор полагал: ребята решили хорошо заработать. Да плевать ему было на эти заработки, его ждали в Москве… ждали…
Он не шевельнулся, когда стюардесса принесла воду, услышал ее голос: «Пить будете?», но не ответил.
В Москве было солнечно; самолет пошел на посадку, и разорвались белые облака, открыв лесные массивы, зазолотились березы, и красными пожарами горели осины.
В аэропорту, пока ждал чемодан, подмывало позвонить Ане, но Алексей сдержал себя: лучше позднее, вечером, когда она будет дома, не стоит ее тревожить на работе. Подходя к такси, увидел свое отражение в стеклянной стене: высокий человек в синей нейлоновой куртке, глупо улыбающийся. «Чему?» — спросил он себя.
Он ехал в такси и жадно вглядывался в улицы, в прохожих, ему все было интересно: и как изменился тот или иной квартал за его отсутствие, — а перемены бывали так быстры, что порой и не узнаешь привычного места, — и как изменились прохожие, а они почему-то всегда менялись, особенно женщины, так казалось Алексею, когда он возвращался домой. Понимал — это обманчиво, просто, чем дальше его отбрасывало от Москвы, тем больше сужался и круг людей, кого он видел и наблюдал повседневно; множество лиц мелькало перед ним в Москве: на улицах, в метро, в магазинах, на работе. В командировке же чаще всего он находился на заводе и по вечерам в гостинице, там некогда было наблюдать за людьми; там, куда он приезжал, от него ждали быстрых результатов, время было спрессовано до предела, где уж тут разглядеть лицо…