Впрочем, Верочка, я иногда думаю, что в России спокойных судеб не бывает. Каждый свою особую мету имеет. Сколько мне всякого народа встречалось, а один на другого не похож. Вроде бы все в одно время проживаем, да проживаем по-разному.
Ты напиши мне в Иркутск. Как ударят морозы, я направлюсь туда с Островерховым, у него есть там дела. Не беспокойся, видишь, еду под охраной. Целую тебя, живу надеждой на встречу. Володя».
21 октября 1941 года.
«Здравствуй, любовь моя! Только сегодня прибыл в Москву, сразу к тебе, а у тебя все на запоре. Звонил знакомым, но никто не отвечает. Куда тебя занесло? Где ты?
До Москвы добрался с большим трудом. Все поезда идут на восток. А на запад — только воинские. Сразу пошел в военкомат. Завтра чуть свет мне на призывной пункт. Немцы совсем близко от Москвы.
Пока добирались к столице, у меня родилась одна важная идея. Она связана с моим увлечением в молодые годы. Мне пришло на ум, что ракеты, над которыми я в свое время размышлял, можно использовать как сильные снаряды. И для этого не нужны орудия, а всего лишь пусковые установки. Понимаешь, если создать на жидкостном топливе ракету, которая могла бы преодолевать земное притяжение, то такая ракета сможет перенести мощный взрывной заряд на большое расстояние. Ну, хотя бы на такое же, на какое может пролететь самолет. Только скорость ракеты намного быстрее. Таким образом, ракета может оказаться новым и сильным оружием. Я сделал кое-какие расчеты. У меня одна ночь, и до утра я должен написать записку в Государственный Комитет Обороны. Если они оценят эту мою идею, то могут собрать людей, у которых уже накоплен опыт в создании ракет. По военному времени такую задачу можно решить быстро. Вот мы мечтали о „завоевании“ иных миров, а сейчас надо отбиваться на своей земле.
Я прощаюсь с тобой, зная, что жизнь еще сведет нас. Что бы ни случилось, помни: ты вечно со мной. Будь счастлива. Володя».
Вера Степановна несколько раз перечитала эти письма, к ним был приколот кусочек бумажки, на котором неровным ученическим почерком был выведен липецкий адрес Виктора Гавриловича Синькова — того самого рыженького солдата, который в феврале сорок второго приходил к ней. «Да жив ли он? — подумала она. — А если жив, то где?» Но тут же решила: она найдет Синькова, не так уж сложно найти: однако же не это сейчас было важным, а то, что напомнили ей письма. Кондрашева кто-то оклеветал, теперь уже твердо решила она.
Она любила свои шкафы, в каждом из них по-особому пахло, потому что на полках лежали минералы: от ярко-зеленых эгеринов, фиолетовых шпатов, золотистых сфен веяло прохладой Хибинских скал, от подернутого матовым серебром черного роговика тянуло слабым ароматом степного ковыля, а беспредельная голубизна неба над песчаной пустыней отражалась в бирюзе… Как пахнут камни? Так же, как животные и растения, как травы и листья деревьев, как земля, на которой пасут скот, выращивают хлеб или рис; запахи эти, сплетаясь меж собой, создают нечто цельное, может быть, это запах девственной планеты, недра которой еще не тронуты человеческой рукой. Все сущее покоится и движется по тверди, образованной из бесконечного многообразия, и твердь эта не мертва, она живет по-своему, и стоит только прикоснуться пальцем к любому из этих камней, как отзовется в тебе его глубинное дыхание…