Да, с некоторых пор Вере Степановне нравилось копаться в своих шкафах, ей казалось, что она всю жизнь что-то искала, даже когда годами жила в Москве, это, пожалуй, было самым главным в ее судьбе. Она была уверена, что нет на свете людей, которые бы не любили перемен, даже если они и пугали, страх лишь обострял желание что-то изменить в своей жизни. Конечно, она исходила из своего опыта и невольно переносила его на всех тех, кто встречался ей в жизни; если это были люди, обреченные на однообразие будней, то Вера Степановна угадывала в них зависть к скитаниям, наверное, этим людям казалось, что поездки и длинные пешие переходы сопряжены с вольностью и заманчивой беззаботностью, и мало кто из них понимал, как груба и тяжка такая жизнь. Но все равно человеку свойственно мечтать о переменах, передвижениях по огромным пространствам, ведь в каждом осталась хоть капля крови древних кочевников, и она будоражит ум, не дает покоя. И манит даль, хоть затянута она туманностью, и неведомо что может оказаться впереди: веселая, в зеленом убранстве дорога или болотная трясина, а то и пропасть…
И она всегда сердилась на тех из своих коллег, которые пытались укладывать познанный мир в жесткие схемы определенных представлений. Она знала: никому из них еще не удалось представить во всей полноте хоть одно природное явление; что бы ни придумывал их изощренный ум, каждое из таких явлений оставалось беспредельным; чем больше узнаешь о нем, тем больше возникает тайн; если же этого бы не было, то мир застыл бы и угас, а вместе с ним человеческая мысль и воображение, без которого Вера Степановна вообще не представляла жизни…
Да, ее познакомил с Володей Кондрашевым на Кольском полуострове Сергей Лютиков. Ей в тридцать восьмом году было двадцать, но она уже много постранствовала по земле, была во многих экспедициях. База геологов расположилась подле деревеньки, на краю которой стояли черные избы, и однажды Сергей Лютиков ввалился к ним, закричал:
— Ребята! Знакомого встретил. Москвича. Он здесь мост строит.
Теперь ей кажется: она влюбилась в него с первого взгляда, вернее, с того момента, когда он заговорил, вороша палкой костер, в котором пеклась картошка; он говорил негромко, отблески пламени метались по его лицу, и тогда казалось: в нем есть что-то бесовское. Он говорил о звездах, говорил, словно побывал на каждой из них, расписывал каналы на Марсе так, что никакого сомнения не оставалось: на той планете живут разумные существа и только о том и мечтают, когда к ним прилетят земляне. По всему выходило — до этого не так уж далеко. Потом Володя зачастил к ним, заставлял ее рассказывать о ферсмановской идее геохимического анализа, и она с упоением объясняла ему: они хотят разгадать великую тайну природы — узнать, под действием каких законов движутся атомы элементов земной коры, создавая полезные ископаемые. Володя умел слушать как ребенок, хотя ему уже было около тридцати — совсем взрослый мужчина, и все же он был робок, он и поцеловал-то ее, как мальчик.
Она ушла в тайгу с проводником лопарем Захаром — у лопарей русские имена, они ведь православные, — и вместо десяти дней проблуждали двенадцать, она нервничала: вернется и не застанет уже Кондрашева. Все свое скитание она только о нем и думала. Захар это чувствовал, молчал, курил свою трубку, иногда что-то напевал, низкорослый крепыш с внимательными узкими глазами. Он ходил в тайгу без ружья, брал с собой только веревку и палку; она корила его: как же так можно в тайге? А он качал головой: ты, Степановна, однако, не бойся, тайга мой дом родной, а в доме бояться не надо, в доме ты свой и тебе все свои; если кушать надо, то и без ружья еду добудем, а зверь — он мой язык понимает, я с ним по-хорошему, и он со мной тоже, злых же людей в моем доме нет. Она думала: вот и Володя такой же, он верит, что все вокруг него свои…
На другой день после возвращения Вера Степановна долго бродила с Володей, он держал ее за руку; все светилось вокруг голубым свечением, и четко виднелись камни, дорога, река и строящийся мост: была белая ночь.
А через две недели неподалеку от стойбища лопарей они лежали в палатке, и Володя говорил ей о небе, о земле, по которой предстоит им странствовать всю жизнь, и она безотчетно верила ему, верила, что путь их будет хоть и тяжким, но прекрасным, потому что они любят друг друга, любят небо, землю и знают: каждая пылинка под ногами — великое порождение природы.
Наверное, она прожила жизнь совсем не так, как тогда им грезилось: Кондрашев был так мало с ней, но он всегда был подле нее, и она скорее умрет, чем отдаст его имя на поругание.
Он был старше ее, но это было тогда, давно; теперь она намного старше и мудрее, а Кондрашев остался наивным как мальчик, он так и не понял в своей короткой жизни, что уже первые люди на земле, вкусившие от древа познания, обнаружили, что добро и зло стоят рядом в обнимку и никогда не бродят порознь. Но она-то это знала хорошо, даже когда скиталась там, где не было людей, — по труднопроходимым землям, где вздымались горы, обнаженные фиолетовые скалы, а рядом лежали булькающие болота и огромные пространства, покрытые голубыми мхами.