Шпак пристально, с враждебным видом оглядел старика и мальчика и, затоптавшись на месте, повернул назад свое несуразное тело с неподвижной шеей.
- Бузыга, сюда! - сказал он сипло.
- Здесь! - весело, по-солдатски, ответил низкий, самоуверенный голос. Бывайте здоровенькие, панове злодiи.
На прогалину вышел рослый рыжий человек в городском платье и высоких щегольских сапогах. Он протянул было руку Козлу, но, заметив свою ошибку, тотчас же спохватился.
- А, черт... Я забыл, что тебе нечем здоровкаться, - сказал он небрежно. - Ну здравствуй так. А это тот самый хлопец, про которого говорили? - показал он на Василя.
- Тот, тот, - поспешно закивал головой старый нищий. - О, это такой проворный хлопец... все равно как пуля. Что ж, седай, Левонтий?
- Сяду - гостем буду; угощу горилкой - хозяином буду, - равнодушно пошутил Бузыга, опускаясь на землю. - Аким, достань там, что есть.
Аким вынул из холщовой торбы полштоф водки, несколько каленых темных яиц, половину большого хлеба и положил все это на траву, подле Бузыги. Козел жадно следил за каждым движением и своим единственным пальцем нервно теребил седой подстриженный ус.
- А я уж думал, что не придешь ты, - сказал старый нищий, обратив лицо к Бузыге, но не отрывая глаз от рук Акима. - Видел я тебя днем в Березной... пьяней вина... Ну, думаю, не придет вечером Бузыга. Куда ему... Х-ха! А по тебе и не видно.
- Меня горилка не берет, - вяло уронил Бузыга. - Прикидывался я. Да и спал до вечера.
- У Грипы спал?
- А тебе что? Ну, у Грипы.
- Нет, я так, ничего... Любят тебя бабы.
- А черт их дери. Пускай любят, - равнодушно пожал плечами Бузыга. Или тебе завидно?
- Где уж мне! Я забыл, как и думают про это... Небось не пускала она тебя?
- Еще бы! Меня не пустишь!.. - Бузыга прищурился и самоуверенно мотнул подбородком вверх. - Пей лучше горилку, старый. Ты, я вижу, все около чего-то крутишься. Спросил бы прямо.
- Чего мне спрашивать? Мне нечего спрашивать. Я просто так... Пью до вас, пане Бузыга. Бывайте здоровенькие, пошли вам бог успеха во всех делах ваших,
Старик ухватил своим пальцем, как подвижным крючком, горлышко бутылки и дрожащей рукой поднес его ко рту. Долго цедил он по каплям сквозь зубы водку, потом передал бутылку Бузыге, утерся рукавом и спросил с деланной развязностью:
- Пытала она тебя, куда собрался?
- Кто?
- Да Грипа же.
Бузыга внимательно и серьезно поглядел старику в лоб.
- Спрашивала. Ну? - протяжно произнес он, сдвигая брови.
- Да я же... Да господи... я просто так себе... Я же знаю, что ты все равно не скажешь...
- Вы бы заткнулись лучше, дядько Козел, - веско посоветовал, глядя куда-то вбок, молчаливый Аким.
- Ой, хитришь ты, старая собака, - сказал Бузыга, и в его сильном голосе дрогнули, нежданно прорвавшись, какие-то звериные звуки. - Смотри, брат, - тебе Бузыгу не учить. Когда Бузыга сказал, что он в Крешеве, то, значит, его будут шукать в Филипповичах, а Бузыга тем часом в Степани на ярмарке коней продает. Тебе Шпак правду говорит: лучше молчи.
Во все время, пока Бузыга говорил, Василь не сводил с него пристального и тревожного взгляда. В наружности конокрада не было ничего необыкновенного. Его большое, изрытое оспой лицо, с крутыми рыжими солдатскими усами, было неподвижно и казалось скучающим. Маленькие голубые глаза, окруженные белыми ресницами, смотрели сонно, и только в самую последнюю минуту в них зажглось странное - острое и жестокое выражение. Движения у него были медленные, ленивые и как будто рассчитанные на то, чтобы тратить на них наименьшие усилия, но его могучая, круглая шея, выступавшая из косого ворота рубашки, длинные руки с огромными рыжеволосыми кистями, наконец, широкая, свободно согнувшаяся спина говорили о телесной силе необычайных размеров.
Под влиянием упорного взгляда мальчика Бузыга невольно повернул к нему голову. Глаза его сразу погасли, и лицо сделалось равнодушным.
- Ты что на меня задивился, хлопчик? - спросил он спокойно. - Как тебя зовут?
- Василь, - ответил мальчик и тотчас же откашлялся: таким слабым и свистящим показался ему собственный голос.
Козел угодливо хихикнул.
- Хе-хе-е! Ты его, Бузыга, спроси, что он будет делать, когда подрастет? Перед тобой мы с ним балакали. Не хочу, говорит, Христа ради просить, как ты. А я, говорит, буду как Бузыга... Я уж с него смеялся, аж боки рвал! - соврал для чего-то Козел.
Мальчик быстро повернулся к деду. Его большие серые глаза потемнели, расширились и загорелись гневом.
- Ладно. Молчи уж, - сказал он грубо, срывающимся детским басом.
- Ах ты, подсвинок! - воскликнул с удивлением и с неожиданной лаской в голосе Бузыга. - А ну-ка, ходи ко мне. Горилку пьешь?
Он поставил Василя между своими коленами и большими, сильными руками плотно обнял его тонкое тело.
- Пью! - храбро ответил мальчик.
- Эге, с тебя добрый воряга будет. Ну-ка, тяпни.
- Как бы не завредило? - с лицемерной заботливостью заметил Козел, жадно глядя на бутылку.
- Молчи, старый лис. Останется и тебе, - успокоил его Бузыга.
Василь сделал большой глоток и закашлялся. Что-то отвратительное на вкус, горячее, как огонь, обожгло ему горло и захватило дыхание. Несколько минут он, как рыба, вытащенная из воды, ловил открытым ртом воздух и страшно хрипел. Из глаз у него покатились слезы.
- От так. Теперь садись, казак, промеж казаками, - сказал Бузыга и легонько оттолкнул от себя Василя. И, точно сразу забыв о мальчике, он равнодушно заговорил с Козлом.
- Давно я собираюсь тебя спросить, где ты свои пальцы загубил? медленно ронял Бузыга низкие, ленивые звуки.
- Случай был такой, - с притворной неохотой ответил нищий. - Вышла гистория из-за коней.
- Слыхал, что из-за коней... Ну?
- Ну, вот... Да тут нема ничего интересного, - мямлил Козел, протягивая слова. Ему чрезвычайно хотелось подробно и долго поговорить об этом страшном случае, разрезавшем пополам всю его жизнь, и он нарочно настраивал внимание слушателей. - Тридцать лет назад это было. Может быть, теперь нема и на свете того человека, который мне это сделал. Был он немец. Колонист...
Василь лежал на спине. Всему его телу становилось тепло и как-то необыкновенно, до смешного легко, а перед глазами зароилось бесчисленное множество крошечных светлых точечек. Около него что-то говорили, двигались чьи-то руки и головы, над ним тихо колебались низкие черные ветви каких-то кустов и простиралось темное небо, но он видел и слышал все это, не понимая, как будто не он, а кто-то чужой ему лежал здесь, на траве, в густом лозняке. Потом он вдруг с удивительной ясностью услышал голос старого нищего, и сознание вернулось к нему с новой обостренной силой и с неожиданным глубоким вниманием к окружающему. И рассказ, который он слышал от Козла, по крайней мере, раз тридцать, снова наполнил его душу любопытством, волнением и ужасом.