– Я сдал его.
– Не понял. – Володька замотал головой. – Брата, ментам сдал?
– Нет, что ты… В военкомат.
– Расскажи, интересно.
– Ему повестки уже приходили, в армию, а он их в унитаз. Надоел он всем дома. Мы тогда уже не дрались, но ругались каждый день. Я уже в технаре учился, на топографа, а там военная кафедра, в армию не забирали. А он дурака валял, ни работал, ни учился. Бухал. А тут и мне повестка пришла. Я с ней и пошёл. Комиссию прохожу, а про технарь молчу. Так до анкеты и дошёл. А там же члены семьи пишутся. Я Пашку и вписал в графе, где родственников указывают. У тех глаза на лоб. Спрашивают, где мол, брат? Дома, говорю, спит на диване. Они за ним сразу послали. Так его и загребли. Он до сих пор не знает, по чьей вине в армию попал.
– Ты не сдал его, Дима. Ты его от тюрьмы спас. Таким одна дорога – зона.
Я пожал плечами, но про себя, конечно же, согласился.
– Стыдно мне перед ним, неудобно как-то.
– Чего же так? – спросил Володька, бросив короткий взгляд в мою сторону.
– Предавал я его часто.
– Это по детству что ли? Это паря дело молодое, житейское. А как? Расскажи. Может это не предательство. Может, он сам виноват был.
– Да нет, пожалуй, это предательство. Мы тогда ещё пацанами были, классе в пятом. У нас стройка рядом была. Пятиэтажка. Потом её стекляшкой прозвали, из-за витрин больших. Там подъёмный кран был, а мы на него по воскресеньям лазили, когда рабочих на стройке нет. Страшно поначалу было, но интересно. Высоко, ветер дует, стрелу раскачивает. А мы сидим в кабине, головами крутим, папиросами балуемся. Видим, Пашка к нам лезет. А рядом сидел пацан, сосед, мы его Чичулей звали, он возьми да и предложи мне. Давай, мол, скажем Пашке, что на стреле, а там воронье гнездо, в гнезде часы с золотым браслетом лежат. Оно почти на самом конце стрелы было, а вороны же любят всё блестящее. Ну и ляпнул, когда брат к нам присоединился. А на стрелу уже просто так не залезешь, но Пашка с детства отчаянный был, страха не знал. Смотрит на нас доверчиво, улыбается. «Чё, правда что ли?» Чичуля головой машет, а я молчу, словно язык у меня отнялся. Нет бы ему в лоб закатить за враньё, Генке-то. А Пашка уже на стреле. Её качает от ветра, а он по ней к гнезду лезет сверху. Вот тогда я и понял, что предал его. Страшно мне было. Кричу ему, чтоб возвращался, а он лезет себе. Потом он вернулся, растерянный. Ничего там не было. Перья одни.
– Отчаянный у тебя братик. Но мне кажется, что надо бы и поумнее быть, в пятом-то классе. Этак и в пекло можно голову сунуть.
– И в пекло совал. Он вообще-то везунчик.
– А ещё…
– Однажды он карася поймал на прудах. Лапоть такой, что едва в бидончик влез. Мне аж завидно стало, и обидно. Верно, говорят, что зависть первый из грехов. Ну и наболтал там, на озере, одному. У него кличка была Дуделя. Он постарше был года на два. На обратном пути он подкараулил нас и пристал. Что вы мол, икрянку поймали. Её отпустить надо. Пашка ни в какую. Он ему губу разбил, карася отобрал, а я стоял рядом и молчал. Ведь мы его вдвоём запросто одолеть могли.
Слушая мой рассказ, Володька сначала усмехался, но потом замолчал, уставившись в лобовое стекло. Мне стало ясно, что ему неприятно. Он долго не поворачивался в мою сторону, а потом, так же, не поворачиваясь, заговорил:
– Брату завидовать – грех вдвойне. Вы одно целое, и должны стоять друг за друга, и радоваться удачам. У казаков так.
Мне нечего было на это ответить, но я понял, что Володька необычайно добрый человек, если так демократично отреагировал на мой рассказ.
– Потом не говорили? Ну, о карасе, о вороньем гнезде… Нешто всю жизнь в себе держишь?
– Говорили как-то. Он и не помнит ничего этого. Даже не верит.
– Это потому, что он на тебя зла никогда не держал, и не завидовал.
–Это ты верно сказал. Зависти в нём никогда не было. А брат у меня молодец. Армия своё дело сделала. Он же чуть актером в кино не стал. Староват, наверное. А может, лицом не вышел. Скорее всего, его наколки помешали.
– Да, этого там не любят. Интеллигенция. Из нашего мира туда не пускают.
– А нужно ли? Мне кажется, каждый должен жить в своем мире.
– А кто определит, где свой, где чужой. Хотя, в общем, верно, – кивнул удовлетворенно Володька. –Казаки к себе тоже никого не пускали. А впусти кого случайного… Зараз предаст. Всё верно. – Глаза его уже слипались, и он зевал все чаще и чаще.
– Конопля, говоришь… Да… история. А братия вся эта у нас в Еврейке прописалась. Конопли-то море. Раздолье. Любой коровник клондайк для них. Хоть косой коси. Вот как раз где у вас с другом пасека стоит, там у них целая плантация, да не одна. Вам еще придется схлестнуться. А в Столбовом – это уже промысел. Да, в любой деревне, хоть в Никольском, хоть в Амурзете, хоть в Нагибово. Народ же нищает. Совхозы-то на глазах разваливаются, добро разворовывается. Каждый тянет, что может. А кто не может? Если бы не конопля, давно бы с голоду подохли. Хотя, что я говорю. Если работать, хозяйство держать, огород, сад… Никакого голода в помине не будет. Детей вот жалко, всё же видят, приучаются. Каждый второй пацан травку собирает. А расплачиваются знаешь чем? Палёными ружьями, мотоциклами ворованными. Мой «пятерик» тоже оттуда. Но я его купил за «бабки». Вернее, за комбикорма. У нас одно время вместо зарплаты комбикорм давали. Хочешь, продавай, а хочешь, ешь. Так-то вот. Но мой дробовик не паленый. С документами. Я его всегда беру в дорогу. Пару раз выручил меня.