Обер-бургомистр безразлично относился к партийной принадлежности работников магистрата. Главным критерием служили деловые качества. Нужного ему работника он не спрашивал ни о прошлом, ни о политических взглядах. Он мог работать и с социал-демократами, не пренебрегал некоторыми социалистическими идеями в тех рамках, которые давали практическую пользу. По мнению Ицкюля, социализм для Аденауэра был не указателем пути в будущее, а шкафом с инструментами, из которого он время от времени брал то, что ему нужно, не меньше, но и не больше.
В молодые годы Аденауэр не был ревностным демократом. Но он считал демократический строй более прогрессивным, чем монархический. Много позднее он скажет, что демократия — мировоззрение, ведущее немцев в лучшее будущее.
…Германия проигрывала войну. От шовинизма первых военных лет не осталось и следа. Аденауэр старался не вмешиваться в государственные дела — это было прерогативой Берлина. У него достаточно муниципальных забот. И тем не менее в феврале 1918 года указом Вильгельма II Аденауэр в качестве представителя партии Центра был введен в состав Палаты господ Пруссии — совещательный орган при императоре, призванный разработать реформу избирательного права. Состоялся первый его выход на общегерманскую арену. Он не оставил заметного следа. Просуществовала Палата недолго. Надвигались революция, крушение монархии, Версальский договор.
В начале ноября 1918 года в Кёльне появился поезд с восставшими кильскими матросами. Аденауэр пытался воспрепятствовать его прибытию и обратился к губернатору с требованием принять надлежащие меры. Тот не решился на столкновение.
В Кёльне объявили республику Советов. Воцарилась анархия. По улицам на грузовиках с песнями разъезжали вооруженные матросы. Разгуливали толпы людей с красными знаменами. Матросы требовали от магистрата продовольствия и горючего.
Аденауэр отрицательно относился к революционным потрясениям. Он верил в порядок, а его изменение допускал лишь легитимным способом. Немцев считал законопослушными, добропорядочными и терпеливыми. Ноябрьские выступления принимал как нелогичные и случайные. Кто-то в его окружении бросил шутку:
— Если немецкие революционеры надумают штурмовать железнодорожный вокзал, то они сначала купят перронные билеты.
Обер-бургомистр рассмеялся, соглашаясь. Но кильские матросы в Кёльне — это была реальность, с которой нельзя было не считаться. Аденауэр решил договориться с революционерами. Принял в ратуше представителей Советов и несколько часов убеждал их не учинять беспорядков, не вывешивать красных знамен на ратуше. Выделил им несколько комнат в помещении магистрата с телефонами, пишущими машинками и другим канцелярским оборудованием.
Революционные власти возложили управление городом на капитана Швинка. Он довольно быстро оценил обстановку и решил работать вместе с Аденауэром. Ратушу осаждали толпы людей, требуя хлеба. На окраинах голодающие начали громить продуктовые лавки. Подбирались к винным погребам. По приказу обер-бургомистра алкогольные напитки из винных хранилищ ночью под покровом темноты слили в Рейн. На улицах установили походные кухни и кормили кашей голодающих. Из жителей создали отряды гражданской охраны. Через несколько дней они сумели навести порядок и взять под защиту граждан и их собственность.
Аденауэр работал по 18 часов в сутки. Домой возвращался молчаливый и усталый, чтобы, поспав несколько часов, рано утром вновь отправиться в ратушу. Капитан Швинк не вмешивался: он видел, что обер-бургомистр и его подчиненные действуют самоотверженно и рационально.
В середине ноября после подписания перемирия в Кёльн вошли четыре армейских корпуса, возвращавшихся с фронта. Аденауэр с согласия Швинка решил осуществить демобилизацию военнослужащих. Солдаты и офицеры сдавали оружие и получали свидетельство о демобилизации, проездной билет до места жительства, денежное содержание и продовольствие. Магистрат устроил распродажу военного имущества, армейских автомобилей и повозок. Покупали спекулянты, подпольные дельцы. Но они давали деньги. На них и проводилась демобилизация. Оставалось и на продовольствие для жителей города.
Добывать продукты питания было особенно трудно. Закупалась в основном перловая крупа. Ею и заправлялись походные кухни, день и ночь дымившие на улицах города. Кёльнцы прозвали своего обер-бургомистра «Граупенауэром» (граупен по-немецки — перловая крупа). Шутили беззлобно, хорошо понимая, каких усилий стоит добывание этой крупы.
Власть Советов в Кёльне оказалась недолгой. В декабре в Кёльн вступили английские оккупационные войска. Англичане промаршировали по пустым улицам, поглядывая на закрытые магазины. Жители затаились в ожидании новых событий.
Перед зданием ратуши остановилась громада танка. Два молодых английских офицера потребовали провести их к обер-бургомистру. В кабинете Аденауэра они повели себя развязно, развалились в креслах, закурили и стали стряхивать пепел прямо на пол.
Понять, что они хотят, оказалось непросто. Аденауэр вызвал посыльного и громко сказал:
— Офицеры желают получить пепельницы.
— Что там? — любопытствовали чиновники в коридоре.
— Господин обер-бургомистр воспитывает английский детский сад, — солидно отвечал посыльный.
По отношению к оккупационным властям Аденауэр вел себя корректно. Умел, не повышая голоса, поставить на место не в меру распоясавшихся. Выполняя распоряжения англичан, смягчал те, что считал неразумными или унижающими достоинство горожан.
В Кёльне разместились пехотная бригада и кавалерийский полк под командованием генерала Лоусона. Им предоставили пустующие казармы. Лоусон издал распоряжение, чтобы все жители города постоянно имели при себе удостоверения личности, зарегистрированные в полиции. Движение по городу прекращалось в 20.00. Запрещалось ездить на велосипедах и верхом на лошадях. Свет в домах после 21.30 мог зажигаться только по специальному разрешению. Пользоваться телефоном и телеграфом также можно было с разрешения оккупационных властей. Подлежало сдаче все оружие, включая охотничьи ружья.
Распоряжение отпечатали в виде прокламации, чтобы развесить ее по городу. Самым любопытным оказался параграф 13-й. В нем предписывалось всем немцам-мужчинам приветствовать английских офицеров снятием головного убора. Аденауэр прочитал прокламацию, врученную ему английским представителем, и сказал после некоторого раздумья:
— Никогда не думал, что английский джентльмен может таким образом унизить побежденный народ.
Англичанин смутился.
— Я лишь выполняю распоряжение вышестоящих властей доставить в магистрат прокламации. Ваше дело, господин обер-бургомистр, решить, что с ними делать.
Аденауэр положил в угол увесистый пакет и заметил:
— Разумеется, я буду выполнять распоряжение оккупационных властей, насколько позволяет мне совесть.
Представитель оккупационных властей ушел, ничего больше не сказав. Присутствовавшие работники магистрата поздравили Аденауэра с победой.
Англичане по достоинству оценили деловые качества обер-бургомистра и его готовность к разумному сотрудничеству. Ему частенько удавалось отменять указания, ущемлявшие горожан. Прекратились реквизиции продовольствия для войсковых нужд. Снабжение стало осуществляться по взаимной договоренности. С английскими солдатами у населения недоразумений не возникало. Англичане и немцы проявляли взаимную корректность.
Кёльн не затронули революционные бури ноября в той степени, как это произошло в Берлине и ряде других городов страны. Английская оккупация тоже не привела к потрясениям. Мало что изменилось в жизни горожан и после замены монархии республикой. Хотя более активно стали действовать коммунисты. Они критиковали обер-бургомистра по любому поводу, называя его реакционным клерикалом, а магистрат — цирком Аденауэра. Ставили ему в вину скудость снабжения продовольствием. Действительно, перловая крупа порядком надоела. Однако жители города были благодарны и за нее. Критика в адрес Аденауэра в массовом порядке не поддерживалась.