Кити даже корчилась от смеха, когда госпожа Бартолотти говорила:
— Где стоит наклонная башня? Наверно, в Гинтерштинкенбруне. Там все наклонилось. — О корне из числа она вообще не имела никакого представления. — Корни есть у деревьев и цветов, а не у чисел! — возмущенно выкрикивала она. — А из корня желтой горечавки делают хорошую настойку! — Она продолжала лакировать ногти, вздыхала, когда размазывался лак, и говорила: — Выходит, еще есть и корень из ста сорока четырех? И из него можно тоже делать настойку?
— Корень из четырех будет два, — объяснил ей Конрад, — корень из девяти будет три, а из шестнадцати — четыре!
— Выходит, что два, три, четыре растут в земле! — весело говорила госпожа Бартолотти.
Конрад хотел еще что-то объяснить ей про корни, но в дверь позвонили. Два длинных звонка. Оказалось, что это почтальон. Он принес заказное письмо. Конверт был большой, плотный, голубого цвета. Такой же, как тот, что был в посылке с Конрадом. И без обратного адреса.
Госпожа Бартолотти посмотрела на письмо, потом на Конрада, затем снова на письмо.
— Кто вам прислал письмо? — заинтересовано спросила Кити.
Госпожа Бартолотти засунула письмо в карман халата и пробормотала:
— Да это какая-то реклама!
— Рекламу не посылают заказными письмами, — возразила Кити.
А Конрад сказал:
— Мама, это же письмо с фабрики. Вы можете при Кити спокойно говорить об этом. Она всё знает.
Глава восьмая
— Распечатайте письмо! — попросила Кити.
Госпожа Бартолотти заколебалась.
— А если там что-то неприятное?
Госпожа Бартолотти предпочитала все неприятное откладывать на потом. Писем из финансового управления она вообще не распечатывала.
— Забудем о нем, — предложила она. — Или сожжем, словно его и не было.
— А если в нем что-то приятное? — сказала Кити. — Может, Конрад получил наследство от фабрики или что-то еще!
Госпожа Бартолотти запустила руку в карман и ощупала конверт.
— Дети, дети, — пробормотала она, — я на ощупь чувствую, что ничего приятного в нем нет. Письмо начинено дурным.
— Тем более его надо распечатать, — сказала Кити. — Неизвестное зло страшнее того, что уже известно.
Госпожа Бартолотти вытащила голубой конверт из кармана и отдала его Кити.
— Прочитай его ты, — сказала она, — а то я за себя не отвечаю!
Кити разорвала голубой конверт, вытащила из него сложенный в четверо голубой лист, развернула его и начинала читать:
«Многоуважаемая госпожа Бартолотти,
как выяснилось во время проверки нашего отдела сбыта, произошла досадная ошибка. Из-за неточности в работе нашего компьютера Вы получили семилетнего мальчика, который Вам не полагается. Поэтому просим Вас немедленно его вернуть.
В свое время Вы выслали заказ на два блока памяти марки «Мемориа», производство которых мы давно прекратили, поэтому выполнить заказ не можем.
Просим Вас немедленно подготовить мальчика, чтобы наш отдел обслуживания как можно быстрее забрал его и передал настоящим родителям.
Обращаем Ваше внимание на то, что фабричные дети во всех случаях до конца жизни остаются собственностью предприятия, и оно отдает их родителям только на прокат, как телефонные аппараты, чтобы они выращивали их и пользовались ими.
Поэтому любые Ваши протесты будут напрасными, и про обращение в суд не может быть и речи.
Мы очень сожалеем, что так случилось.
С глубоким уважением…»
Кити запнулась, поднесла письмо ближе к глазам и сказала:
— Я не могу прочитать подпись, какой-то Гонберт или Монберт!
— Мне безразлично, какая там подпись, чтобы его черти побрали! — дрожащим голосом сказала госпожа Бартолотти.
Хотя она и была густо выкрашена в голубой, красный и розовые цвета, однако позеленела вся. И дрожал у неё не только голос, но и руки. Она вдруг словно уменьшилась и похудела.
— Значит, в ближайшие дни… — пробормотала она. — В ближайшие дни…
— Неужели вы, правда, отдадите его? — закричала Кити.
Госпожа Бартолотти из кармана платок, высморкалась, засопела и тихо сказала:
— А что же делать, если он принадлежит не мне, ведь я заказывала больше памяти. — Она снова высморкалась, снова засопела и продолжила: — А кроме того, я не умею готовить, и слишком ярко крашусь, и Эгон говорит, что я плохая мать!