После окончания школы Г. работал рабочим на заводе им.Лихачева. В 1978 году, чтобы избежать службы в советской армии, симулировал психическое заболевание, в результате чего был помещен в психиатрическую больницу с диагнозом "шизоидная психопатия". В 1980 году, дав взятку приемной комиссии, поступил на вечернее отделение философского факультета МГУ. Вплоть до окончания университета официально нигде не работал, подделав запись в трудовой книжке и зарабатывая на жизнь нелегальным размножением запрещенной литературы (в основном по русской философии). Студенческие научные работы Г. были посвящены анализу мотивов смерти и самоубийства в творчестве Платона. Учился в МГУ хорошо, но старался не привлекать внимания. Однако в дипломной работе (тема "Сравнительная характеристика социальных воззрений Платона и Аристотеля") в надежде на поступление в аспирантуру позволил себе несколько неординарных высказываний, в результате чего во время защиты диплома преподаватели МГУ публично назвали Г. негодяем. После окончания учебы безуспешно пытался устроиться на работу: в работе по специальности ему отказывали из-за отметки о психической неполноценности в военном билете, а работа не по специальности была запрещена советским законодательством. При этом дома начались чудовищные скандалы, так как мать и сестра, с которыми он из-за отсутствия денег жил в одной квартире, по своему статусу были типичными советскими обывателями и восприняли "тунеядство" Г. как собственную компрометацию перед властями. В этой безвыходной ситуации Г. пишет свое произведение "Бесконечный тупик" (закончен в 1987-м).
"Бесконечный тупик" - большое произведение (70 п.л), состоящее из 949 "примечаний". Каждое "примечание" представляет собой достаточно завершенное размышление по тому или иному поводу. Размер "примечаний" колеблется от афоризма до небольшой статьи. Вместе с тем "Бесконечный тупик" является все же не сборником, а цельным произведением с определенным сюжетом и смысловой последовательностью. Это философский роман, посвященный истории русской культуры ХIХ-ХХ вв. Внешне "Бесконечный тупик" может произвести впечатление книги, написанной спонтанно, на одном дыхании, на самом деле эта книга рассчитана на читательское восприятие и является продуктом кропотливой обработки личных дневников Г., которые он вел с 17 лет. Г. надеялся, что книгу удастся опубликовать на Западе, и тогда он сможет эмигрировать из СССР. Этого не получилось - книга не опубликована до сих пор. Г. не имел связей в интеллигентских кругах и потратил три года только на то, чтобы текст смог попасть в руки двум-трем второстепенным московским литераторам. Произведение Г. на Западе в силу ряда причин было демонстративно не замечено, но начиная с конца 1990 г. в советской прессе стали публиковать отдельные фрагменты из "Бесконечного тупика". С точки зрения литературной частичная публикация была нелепостью, так как делала бессмысленным сам замысел книги, суть которого в передаче ощущения "трагического единства" мира и текста. Однако это, по крайней мере, дало Г. некоторый социальный статус "литератора" и позволило в конце концов в 1993 году вырваться от ненавидящих его родственников и снять отдельную квартиру. К этому времени Г. опубликовал также серию статей в "Независимой газете", "Литературной газете", "Новом мире" и др. изданиях. Статьи были написаны Г. для массового читателя и представляют собой газетные фельетоны, посвященные высмеиванию внутренней ущербности советской культуры. Их содержание вполне тривиально, что хорошо видно при сопоставлении с "Бесконечным тупиком". Г. написал эти статьи, чтобы заработать деньги на аренду квартиры.
Публикация отрывков из "Бесконечного тупика" и статей вызвала со стороны советской интеллигенции поток оскорблений. Даже вполне невинное название книги вызвало злобную ругань: "Бесконечный тупик" (кстати, посвященный автором памяти умершего отца) советский литературный критик Немзер назвал "Колхозный еврей" и "Вислоухий лопух", а критикесса Н.Иванова заявила, что это эвфемизм женских половых органов. Сама по себе травля в печати не произвела на Г. серьезного впечатления - по обстоятельствам жизненного опыта он чрезвычайно устойчив ко всякого рода оскорблениям и обидам. Однако постепенно выяснилось, что контролирующая книжный рынок советская интеллигенция сознательно отказывается публиковать его книгу, так как видит в Г. опасного социального конкурента ("лидера молодого поколения"). Ввиду этого с начала 1994 года Г. вообще прекратил какие-либо контакты с российской общественностью и решил издавать все свои произведения самостоятельно - методом самиздата. Двусмысленная ситуация вокруг имени Г. сложилась в значительной степени потому что для него творчество не обладает самостоятельной значимостью, а является серией адаптивных текстов, позволяющих, как ему кажется, вести индивидуалистическое существование в стране, где индивидуалистический тип поведения подвергается остракизму. Для Г. интеллектуальная деятельность представляет личный интерес, но ему совершенно не нужны оппоненты и тем более читатели, совершенно не нужен какой-либо законченный результат его мыслительной деятельности. Все его произведения написаны для социальной реализации и не имеют самостоятельного значения. Для Г. сама публикация есть ошибка, попытка диалога - ошибка еще большая. К своим оппонентам он относится как к опасным невеждам, вроде чеховского "злоумышленника" - ведь полемизируя с его взглядами, они разрушают тем самым орудие социальной защиты личности, принимая пеструю расцветку маскировочного халата за эпатаж художественной нормы. В сущности, Г. не является ни писателем, ни философом. Если для подлинного писателя или мыслителя творчество есть экстатический момент, жизненная кульминация, то для Г. это - жизненная ошибка, результат компромисса и унизительной "траты себя". Кстати, поэтому нелепы фобии советской интеллигенции по поводу социального лидерства Г. У него не только отсутствует тип социального поведения литератора, но и просто-напросто нет каких-либо реальных знакомств в среде советских писателей или философов. При таком мировосприятии трудно говорить о какой-либо связной философской концепции. Достаточно условно философские взгляды Г. можно определить как "трагический рационализм". Для его жизненного опыта все проявления иррационального происходили в виде первобытной русско-советской глупости, глупости смертоносной и к тому же уродливой. Если можно говорить о притягательности религиозного или литературного иррационализма, то атеистический иррационализм советского государства нелеп абсолютно. У него нет даже зацепки "социальной детерминации", ибо это отказ от разума не ради красоты или веры, а ради самого разума: то есть нигилизм абсолютный, следовательно - вульгарный. На фоне этого разум эстетичен уже сам по себе. Но разум также абстрактен, потому что за свою жизнь Г. не видел реально ни одного действительно умного человека. Разум силен, но слаб его носитель, никогда не выдерживающий божественной задачи. "Разум велик, человек - слаб". Самое элементарное и самое безнадежное проявление этого - смертность конкретной личности. Свое произведение Г. посвятил отцу - слабому и униженному русскому разуму, замечательному русскому народу, но народу интеллектуально обиженному, наказанному за какие-то метафизические проступки. Быть может - за врожденный артистизм и чувство слова, быть может - за самовлюбленную безответственность, а быть может - просто "ни за что". Жизненная философия Г. - это не "истина" и даже не "поиск истины", а "мудрая ошибка". И высший тип этой мудрой ошибки, которой он, к сожалению, в жизни никогда не совершал,- "любовь". Любовь есть безумная переоценка личности другого (чужого) человека, искупаемая этим другим человеком. Если любящее сердце считает другого единственным, а тот в свою очередь считает таковым любящего, то взаимное наложение ошибок превращается в истину. В сущности, доведенный до отчаяния хаосом русской бытовой жизни, Г. всю жизнь мечтал только об одном - о спокойной семейной жизни с любящей женой и детьми. Ирония в том, что, пока он боролся за уютный мир частной жизни, в психике и в самом составе души произошли такие изменения, что именно этот абсолютно враждебный мир анонимного коллективистского хамства и стал родным, или, по крайней мере, относительно понятным, привычным, СПОДРУЧНЫМ. Г. пережил трагедию одиночества так глубоко, что навсегда остался наедине с самим собой в замкнутом пространстве сюжета.