Марк отреагировал именно так, как хотелось Киллиану: он провалился в глубокий сон, только теперь дышал ртом; ни одна мышца его тела не дрогнула.
«С этим разобрался».
Киллиан еще раз пропитал вату хлороформом и направился в спальню. Держа нож и тампон в одной руке, другой он тихо отворил дверь и подумал, что, даже если Клара не спит, в темноте она спутает его с Марком, и это даст ему немного времени, чтобы с ней справиться. Но Клара спала, спала крепко и глубоко, восстанавливая психику после серьезной размолвки с Марком. Киллиан прижал тампон с хлороформом к ее носу, а потом включил лампу, стоящую на тумбочке.
— Ты много плакала, да?
Лицо девушки все еще было мокрым, как и подушка у ее щеки.
Он погладил Клару по животу; внутри был его ребенок. Больше никаких чувств не появлялось, свое любопытство он уже удовлетворил. Он понял, что этот сгусток клеток совершенно ничего для него не значит.
— Хлороформ, конечно, на пользу малышу не пойдет…
Он был доволен. Доволен, как никогда. Наконец-то он видел признаки поражения своего первейшего врага. Это было настолько же очевидно теперь, насколько невозможным казалось еще несколько часов назад.
— Жизнь меняется очень быстро, Клара.
Киллиан чувствовал себя таким счастливым, что не хотел, чтобы этот момент закончился. Он наслаждался жизнью, не хотел потерять это ощущение, и решил доставить себе еще одно, земное удовольствие.
Он улегся рядом с девушкой и задрал ее юбку. Стянул колготки, стараясь не порвать их. В ванной не было ни крема, ни молочка для тела, чтобы увлажнить Клару, как он делал раньше, поэтому пришлось действовать деликатно.
Он вошел в нее, прижимаясь к ее спине животом, обнимая ее за грудь. Он плавно, медленно двигался внутри нее. Он был счастлив. Он жил.
В пять утра Киллиан покинул квартиру. Клара, снова одетая, спала на спине, в той же позе, в какой консьерж ее обнаружил. Марк все так же спал на диване, лежа на боку.
После долгого утреннего душа он столкнулся с небольшой, но новой для себя проблемой. Теперь, когда с работы его уволили, нужно было решить, чем заниматься в течение дня. Киллиан хорошо знал себя и понимал, что бездельничать — это неподходящий вариант. Если будет нечем заняться, его мозг миллион раз переварит все, что произошло ночью, и может превратить безусловный успех в провал. Нужно было обязательно занять себя чем-то рутинным.
Оставив униформу в шкафу на плечиках, он, чуть позже, чем привык, вышел из квартиры. Киллиан не спал ни минуты этой ночью: он был слишком возбужден и взволнован, чтобы уснуть.
Внешняя калитка была открыта, ведь накануне вечером никто не озаботился тем, чтобы запереть ее. На асфальте напротив входа намерзла тонкая пленка льда, который легко ломался под тяжестью шагов, и мокрая обувь тех, кто входил в дом, оставляла грязные следы. Киллиан подумал, что вечером можно будет налить побольше воды, чтобы лед на следующий день был потолще, и кто-нибудь из соседей сможет поскользнуться на нем и упасть. Постепенно появлялись дела.
Он отправился в кафе, как делал по выходным, чтобы позавтракать за столиком, листая свежую газету.
Свернув за угол между Семьдесят пятой улицей и Пятой авеню, он услышал голос, доносившийся с противоположной стороны улицы:
— Киллиан, Киллиан! Мы здесь!
Миссис Норман, в сопровождении своей собачьей свиты, махала ему рукой из парка. В любой другой день он бы притворился, что не увидел ее, но сегодня его совершенно не затруднило перейти улицу и обменяться со старушкой несколькими фразами. Сегодня утром весь мир был на его стороне.
Элвис, как обычно, энергично запрыгал при виде консьержа.
— Как же он тебя любит! — радостно прокомментировала старушка. — Не думай, что он со всеми так себя ведет… Собаки узнают хороших людей.
Киллиан погладил собаку, почесал за ушами.
— Как ваше самочувствие, миссис Норман?
— Меня больше волнует твое самочувствие, — важно сказала она.
— Все хорошо.
— Я рада, милый… хорошо, что ты так легко ко всему этому относишься. Знаешь что? Мы подумали, что ты, наверное, немного расстроен… поэтому мы с девочками и Элвисом приготовили тебе пирог!
В ответ Киллиан сделал то, что всегда делал в подобных случаях: развел руками, приподнял плечи и наклонил голову в сторону, давая понять, что беспокоиться не стоило.
— Если ты мне сегодня опять скажешь, что вечером у тебя свидание, ничего страшного. Положишь пирог в холодильник и съешь его завтра. Или послезавтра. Один или со своей подружкой.
— Что ж, большое спасибо! Вы такая внимательная. — Киллиан улыбнулся. Его лицо выражало счастье, которое он сейчас испытывал и совершенно не хотел скрывать.
— Ты уверен, что нормально себя чувствуешь?
До него наконец дошло, что миссис Норман даже хотелось, чтобы он был расстроен, чтобы она могла поднять ему настроение.
— Не волнуйтесь, я найду новую работу.
— Хочу, чтобы ты знал: с моей стороны не было абсолютно никаких жалоб. Даже наоборот, ты мне кажешься очень приятным и воспитанным молодым человеком, и нравишься мне больше предыдущих. Я буду по тебе скучать. И девочки тоже.
Глаза миссис Норман увлажнились. Киллиан положил руку ей на плечо и, чтобы успокоить, погладил по щеке. По коже старушки, отвыкшей от физического контакта с другими людьми, пробежала дрожь. Она слегка покраснела, потом наклонила голову в сторону руки Киллиана, зажав ее между своей морщинистой щекой и воротником пальто.
— Вы очень хорошая, миссис Норман. Одного не понимаю: почему вы, такая приятная женщина, все время одна?..
Женщина выдавила улыбку; она восприняла его слова, как комплимент. Киллиан отнял руку; на щеках старушки светился румянец.
— Одна… без детей… У вас нет ни родных, ни друзей, которые были бы рядом сейчас и потом, когда станет труднее…
Миссис Норман попыталась дать понять, что не нужно придавать этому столько значения. С улыбкой она перебила Киллиана:
— Ну что ты, сынок, у меня много друзей.
Но Киллиан не смолкал:
— Я вас вижу каждый день, миссис Норман. Вы все время что-то мне рассказываете… мне, или мисс Кинг, или любому соседу, на которого натолкнетесь… и люди вас слушают из вежливости, потому что хорошо воспитаны.
Рот старушки открылся, но она не могла произнести ни слова.
— Мне очень жаль. Очень. — Киллиан смотрел ей в глаза и говорил спокойным, теплым тоном. — Мне вас жаль, потому что и этот пирог вы приготовили не для меня, а для самой себя, чтобы почувствовать себя нужной хоть кому-то. Вам пока удается все это переносить, но…
— Киллиан…
Он поднял указательный палец и заставил ее замолчать.
— …придумываете себе друзей, какие-то несуществующие вечеринки… Но весь дом давно уже знает, что происходит, когда вы наряжаетесь… якобы в гости… Единственный человек, кого вам удается убедить, — это вы сами… Но скоро уже и это перестанет получаться. Каждый новый день будет хуже, чем предыдущий… Когда годы и болезни не позволят вам выходить из дома, ваши собаки будут гадить прямо на ковры, и не останется ничего, кроме одиночества…
У миссис Норман не было слов, чтобы ответить ему. Она смотрела на консьержа, пытаясь понять причину такой жестокой прямоты.
— И самое плохое, что может случиться с вами, — это вовсе не потеря Элвиса или какой-нибудь из ваших жалких тварей… Если так, то у вас хотя бы будет повод, чтобы плакать. Самое ужасное, что собаки будут жить долго, и каждый раз, когда вы будете рыдать в своем доме-музее, вы будете понимать, что просто жалеете саму себя. Эти старые и больные собаки — всего лишь ваше отражение. Каждый день, глядя на них, вы видите саму себя.
Старушка наконец-то закрыла рот и прижала обе руки к груди, словно придерживая одежду.