Первая его жена Александра, происходившая из саратовской семьи Алмазовых (по фамилии судя, купеческой не то священнической, впрочем, дядя ее был известным в Саратове врачом), умерла к началу 20-х годов от чахотки, успев родить сына Николая. Вскоре и у Василия Наумовича открылась эта болезнь, приобретенная им еще во время одиночного тюремного сидения, но в дальнейшем залеченная. Году в 18-м, когда родительский дом его на Бахметьевской улице (названной именем прототипа Рахметова) реквизировали, он перебрался на хутор в Заволжье, сухой климат коего давал, по уверениям все того же доктора Алмазова, который и сам когда-то вылечился от туберкулеза крестьянским трудом, надежду на исцеление. Там-то и случилось ему приютить по просьбе знакомых не имевшую никаких документов молодую еще женщину, Юлию Яновну фон Мекк (в девичестве Домбровскую — никакого отношения ни к Парижской коммуне, ни к известному писателю). Была она вдовой рижского купца, много старше ее годами и умершего от аппендицита через год после свадьбы. Оставшиеся от мужа невеликие средства Юлия Яновна потратила на разъезды по Европе (особенно разочаровала ее Венеция), а после стала “компаньонкой” жены генерала Каледина, которой и отдала в самом начале гражданской войны свои бумаги, чтобы та смогла выбраться из Совдепии на юг. Юлия-то Яновна, скончавшаяся в 1966 году в возрасте восьмидесяти лет, и стала в итоге Ленкиной бабушкой, родив Василию Наумовичу двух дочерей, из коих старшей была Ольга, будущая моя теща, умершая, не дожив сорока дней до семидесяти восьми, в сентябре 1998 года — по причине августовских происшествий, с одной стороны, и нежелания жить дальше, с другой. Собственно, и сам Василий Наумович, переживший жену почти на десять лет — он скончался в 1975-м, в год, когда я познакомился с Ленкой, — умер, похоже, оттого, что ему прискучило жить. Был он, впрочем, человеком по натуре радостным — Ленка вспоминала, что, приехав под конец 50-х погостить к дочери в Москву, он чуть ли не каждый день водил ее (Ленку) любоваться ведшимся неподалеку, на шоссе Энтузиастов, то есть на Владимирской (опять-таки Владимирской) дороге, по которой энтузиасты уходили некогда в каторгу, строительством кинотеатра “Слава”: сама мысль о том, что государство наше строит нечто, способное пригодиться рядовому человеку, утешала его чрезвычайно. Общительность Василия Наумовича (не в меньшей мере присущая и отцу моему) была такова, что в Саратове его заглазно называли “Корягой” — пройти мимо и не зацепиться было почти невозможно. Когда же Юлия Яновна, женщина, сколько я понимаю, нравная, принималась его пилить, он мирно надевал пальто, башмаки и шапку и выходил из дому, обыкновенно произнося на прощание: “Грех не прогуляться в такую погоду” — какой бы эта погода ни была.