Снова пауза. Закинув одну ногу на спинку дивана — другая свисает на пол, — Аямэй смотрит на него со странной улыбкой. Когда она занималась любовью в последний раз? Кто были ее любовники? Какие игры ей нравятся? Вопросы теснятся в голове Джонатана.
Он вновь устремляется в бой, не утруждая себя предупреждением. Встреча мужчины и женщины — это война без перемирий. Армия Джонатана продвигается вперед по территории противника, и на всем пути ее встречают стонами, хрипами и содроганиями. Смешивается пот, сталкиваются губы, сплетаются и расплетаются ноги, воздеваются к небу и бессильно падают руки. Наконец долгий вздох вырывается из груди Аямэй. Ее руки вцепляются в плечи Джонатана, глубоко в его плоть впиваются ногти. Он замирает, чтобы полюбоваться своей победой. Глаза молодой женщины широко раскрыты. Исчезла гордость бунтарки с Тяньаньмынь. Она смотрит на него с мольбой.
Кровь вскипает в его жилах, сердечный ритм зашкаливает. Джонатан устремляется к пику экстаза. Ему вдруг не хватает воздуха, все кружится перед глазами. Он падает с головокружительной высоты. И отваливается, обмякнув, на ковер.
Мало-помалу он приходит в себя, удовлетворенно потягивается и спрашивает партнершу:
— Ну как?
Ответа нет. Он поднимает глаза. Длинные спутанные волосы прикрывают Аямэй до пупка. Он раздвигает пряди, заправляет их за уши. Вот и груди — две крепостные башни. Он берет одну в руку и легонько встряхивает.
— Ну как, тебе понравилось?
Голос — жесткий, такой он слышал в их первую встречу, — звучит в ответ:
— Мне надо идти.
Его пальцы, играющие с ее соском, замирают.
— Почему?
— Я опасная женщина.
— Я знаю.
— Мужчины и женщины умерли из-за меня.
— Это было пятнадцать лет назад.
— Мы не должны больше видеться.
— Что с тобой?
Она бросает на него недобрый взгляд:
— Я не та, что ты думаешь.
— Поздно. Я вошел во вкус опасности. Хочешь воды?
— Женщина, будь она старая или молодая, проститутка или королева, — самка, на которую бросается самец. Со всеми обращаются одинаково. Для всех те же поцелуи, те же ласки, то же обожание. Все ложь. У фаллоса нет глаз и чувств нет. Таковы мужчины. Я ухожу. Мы больше не увидимся.
Джонатан не верит своим ушам. Да она с ума сошла, эта женщина. Столько усилий — и без толку? Он протестует:
— Кто-то обидел тебя, поэтому ты так мрачно смотришь на мужчин? Думаешь, ты — лишь дыра? Зачем же ты пришла ко мне, если знала, что я негодяй и мне только одного надо — переспать с тобой? Зачем же ты притворялась? А теперь поворачиваешь дело так, будто я тебя изнасиловал? Если я лжец, то ты лицемерка.
— Я знаю, почему пришла к тебе. Но понятия не имею, зачем ты меня привел. Я не женственна, у меня темное прошлое и никакого будущего. Если тебе хотелось приключения, ты его получил. А теперь дай мне уйти.
Джонатана разбирает смех.
— Что правда, то правда, критериям красоты, которые навязывает телевидение, ты не соответствуешь, но ты женственна, твоя женственность — сила и глубина. Когда я впервые увидел тебя, в черном пальто, ты меня словно пронзила. — Выдержав паузу, он на ходу сочиняет пылкую речь: — Ты пережила страшное. Тебя преследовали. Париж встретил тебя неприветливо. Вот почему ты думаешь, будто не нравишься мужчинам. Быть может, я буду только прохожим в твоей жизни. Но я с радостью беру то, что ты мне даешь, и хочу дать тебе лучшее, что имею. Расслабься. Иди ко мне.
Он обнимает ее за плечи, заглядывает в глаза. Джонатан знает, как тронуть женское сердце. Знает, что ни одна не устоит против его мальчишеского взгляда, взыскующего нежности.
Он тянется ее поцеловать.
— Все было прекрасно. Спасибо!
Она отворачивает голову и, отстранив его, встает. Натягивает трусики, надевает платье, застегивает его на все пуговки от бедра до подмышки. Весь вечер он был начеку. Теперь его опасения оправдались: что-то пошло не так. Он украдкой смотрит на часы: час тридцать две. Он устал. Ему хочется спать.
Он ловит ее за край платья и говорит наобум:
— Я знаю, почему ты пришла ко мне, хоть ты и не желаешь в этом признаться.
Она, застыв, недоверчиво косится на него.
— Я сирота и ты сирота. Тебя тянет ко мне точно так же, как меня к тебе. Мы с тобой говорим на тайном языке, который другим жителям Земли не понять. Не уходи, Аямэй. Мы уже родные друг другу.
Она смотрит так сурово, что ему кажется, будто ее глаза вот-вот пробуравят дыры в его лице. Вдруг у нижних век набухают две капли. Перелившись через край, стекают по щекам. Она плачет!
Он ошеломлен, но рефлекс не изменяет ему, несмотря на поздний час. Порывистым движением он прижимает ее к себе.