— Констанс, посмотрите на меня.
Она подчинилась, и тут же, представив, как сейчас выглядит, сняла шарф.
— Зачем?
Он улыбнулся.
— Я хотел посмотреть, какая вы, когда трудитесь.
— Как видите, грязная и старая.
— Это ненадолго, — утешил он. — Вы очень устали? Я попросил парикмахера быть к завтраку.
— Вот спасибо. Это чудесно.
— Но сначала новости — прежде чем заснете. Констанс, нам удалось вывезти Обри по обмену тяжело раненными военнопленными — пятьдесят немцев на пятьдесят англичан. Они прилетят сюда примерно через неделю. Здесь Обри уже будет сам по себе, и нам надо обеспечить ему медицинский уход — он должен иметь все, что ему сейчас требуется. Вот так. У меня есть его история болезни, и вы сможете прочитать ее, а там судите сами. Вы меня слушаете?
— Конечно же, слушаю! — возмутилась Констанс. — Просто я никак не могу поверить! Это же чудо!
Она хотела добраться до своей квартиры, однако ничего не получилось, в это время суток ехать было трудно. Тяжелый туман и грязно-серый свет не прибавляли красоты городу на берегу озера, к которому они приближались с разумной осторожностью. К счастью, для автомобилей было еще рановато, но все равно приходилось почти постоянно жать на клаксон, поскольку дорога в гористой местности то и дело петляет, и упреждающие гудки отзывались печальным эхом в их ушах. Они приближались к пригороду и ехали между горами, покрытыми свежим снегом. Констанс до того раззевалась, что Аффад не смог сдержать улыбки.
— Бедняжка Констанс! — посочувствовал он. — Вы могли бы, наверно, проспать месяц — но сегодня поспать не удастся, зато потом… — Он ткнул длинным указательным пальцем в часы на приборной доске, которые показывали четыре часа. — Получается ни то ни се. До половины седьмого нам делать нечего. Самое лучшее — это поехать ко мне. Вы же знаете, у меня много места. У вас будет как бы собственная квартирка с ванной комнатой и всем прочим. А есть во что переодеться? Отлично. Тогда успеете вымыться и вздремнуть. Сегодня же побываете у парикмахера — короче говоря, сделаете все, что посчитаете нужным. У меня есть для вас письма, они в моей комнате. Что скажете?
— А Обри? Когда он приедет? — спросила она с изумлением, словно она говорила о чем-то небывалом и невозможном, канувшем в прошлое. Она тут же представила Сэма и Обри, идущих рука об руку через мост в Авиньоне; это видение вернулось к ней, словно старая пожелтевшая фотография, найденная на дне чемодана.
— Даже не верится, — повторила она несколько раз, а потом, зевая, провалилась в глубокий сон, от которого очнулась, только когда почти утих мотор. Оказывается, они уже подъехали к отелю, и Аффад звонил в дверь. Сонный ночной портье открыл им и взял вещи. В лифте Констанс прислонилась к Аффаду, почти засыпая, поэтому он мог смело обнять ее за плечи, чтобы отвести в свой номер. Прежде ему никогда не приходило в голову осмотреть все апартаменты, и теперь они вместе восполнили этот пробел. В номере были две спальни с отдельными ванными комнатами, в которых чего только не было — мыло, духи, различные масла — такого рода мелочи служили рекламой отелю.
— Я буду спать тут, — сказала Констанс, забирая у Аффада свои вещи. — Сначала я долго-долго буду лежать в ванне, а потом приду chez vous,[176] если обещаете быть добрым и не особенно показывать свою силу. Мне нужна забота.
У Аффада защемило сердце — и душа ее, и тело действительно были в плачевном состоянии.
— Я понимаю, — проговорил он печально, пока она пристально вглядывалась в него, не отводя своих прекрасных глаз.
А она в это время спрашивала себя: «Что же так привлекает меня в близоруких? И еще чуть вытянутые оленьи головы…»
Однако вслух твердо произнесла, словно решила предупредить заранее о своей возможной холодности: