Предстояло основательно потрудиться. Земля в этой части леса была не особенно мягкой. Однако жена Блэза догадалась прихватить с собой хлеб с сыром, пару сигарет и маленькую бутылку огненной marc.[245] Мужчины, закатав рукава, разметили могилу. Но прежде чем они начали копать, жена Блэза обняла его и решительно поцеловала в губы — этого она никогда не делала.
Методично, неторопливо они проработали чуть не до самого утра, и все это время слева слышались взрывы и небо становилось белым, когда бомбардировщики подлетали с шипением, похожие на громадные веялки, освобождающиеся от груза.
Кризис зрел, как отвратительный нарыв. Однажды утром Журден проснулся и обнаружил, что в кухне никого нет, более того, нет и еды для больных. Положение было критическое, следовало что-то делать, но что? Телефон не работал. К кому обратиться? Чтобы успокоиться, он посидел немного, скрестив ноги, перед большим зеркалом, сделал несколько упражнений из йоги, стараясь правильно дышать. Потом он долго и неспешно принимал душ и мыл голову, чтобы как следует насладиться, возможно, последней горячей водой. Надел блейзер своего колледжа, темную рубашку и галстук колледжа. Рядом с кроватью лежали гранки его новой книги о шизофрении, и он остановил на них сразу потеплевший взгляд. Потребовались годы, чтобы сформулировать разрозненные наблюдения над его «паствой» и выстроить из них теорию. Шепотом он придирчиво прочитал один параграф, хмурясь, но не без удовольствия: «Таким образом, я утверждаю, что состояние шизофрении не связано с умственной неполноценностью, но является состоянием человека, живущего по другим законам. Когда вы кричите мухе «прочь!», то вряд ли уверены в ее знании французского языка. И если она все же улетает, разве можно предположить, что она поняла вас? Для шизофреника…»
Журден сидел на кровати и с горечью размышлял о своем положении; он тут, в клинике, совсем один, у него на попечении сто пятьдесят пациентов, которых надо кормить и мыть — и нет никого, чтобы помочь ему совершить это чудо, более того, нет ни крошки еды в кухне.
— Merde! — воскликнул он мгновением позже, утешая себя криком разгневанной души Камбронна.[246] — Triple merde!
Однако ему было ясно, что этим он многого не добьется. И тут он услыхал шаги в коридоре, а еще звуки шпионского аппарата, напоминавшие жужжание насекомых. Главный генератор работал, но долго ли еще? Вскоре и он затихнет — остается не больше трех часов! Тогда и шпионского аппарата не будет слышно. Журден с мрачным видом прислушался. Потом достал из укромного места последнюю бутылку виски, взял два чистых стакана в ванной комнате и отправился к Смиргелу.
В эту минуту на дом и сад с грохотом обрушились бомбы, сразу лишив его способности мыслить. Поднялся высокий столб пыли; Журден обнаружил, что стоит, зажав в руке бутылку виски, и одежда его дымится — словно он стоит на костре. Невидимая рука прижала его на целых десять секунд к стене, а потом отпустила, и врач, точно тряпичная кукла, упал на колени, потом распростерся на земле, исторгнув крик, — такой, что он не узнал свой собственный голос. Прошла целая вечность, прежде чем пыль улеглась и он убедился, что не пострадал, более того, не разбилась бесценная бутылка. Что же до воя, ударов в двери, криков и хохота его подопечных, то он привык к подобным проявлениям чувств, часто не имеющим основания. А тут, по крайней мере, был повод; половина здания оказалась в дырах, словно волшебник проделал их, выпуская «на волю» пленников — что всегда бывает пределом желаний всякого узника. Журден все-таки добрался до Смиргела, и без лишних слов они выпили животворную дозу алкоголя, мрачно прислушиваясь к шуму рушащихся стропил и распадающегося здания. Город как будто перестали бомбить, и теперь они стали центром действа. Психиатрической больнице досталась лишь одна порция бомб. Но этого хватило, чтобы в корне переменить жизнь обитателей клиники, ввергнуть их в панику и ужас. Во всех палатах были темные дыры в стенах, все двери слетели с петель. Целый мир, существовавший «снаружи», открылся Катрфажу, которого также прибило взрывной волной к стене в его «келье», к тому же он ударился головой о железную спинку кровати. Однако теперь он видел из окна, как отовсюду вылезают люди, идут с опаской, на цыпочках, с удивлением глядят на мир «снаружи» из своего «нутра», словно рожденные заново. Площадка быстро заполнялась людьми, у каждого из которых был свой язык, и это был триумф судьбы над разумом! Крестоносцы новой реальности!
Главные ворота все еще были на месте, но едва держались, поскольку от петель почти ничего не осталось. До чего же медленно выползали обитатели клиники на тихую площадку, усаженную деревьями, правда, в большинстве своем поваленными! Тишина казалась чем-то новым и незнакомым после этой громовой бомбежки. На верхнем этаже Смиргел и Журден, наблюдали в окно за происходящим со стаканами в руках, однако забыв про свое виски, настолько их внимание было поглощено открывшейся им сценой. Лестницы, которая вела в «буйное» отделение, как не бывало, осталась лишь по-театральному выглядевшая теперь арка, через которую голодные пациенты клиники робко входили в реальную жизнь, когда-то мучительную для них и потому отвергнутую. У Смиргела мурашки бегали по телу, потому что он боялся сумасшедших, как все лживые люди; как будто эти преступные субъекты, такие с виду благочестивые, были ядовитыми змеями, нечаянно выпущенными на свободу в ванной комнате.