Порок его второго охранника был до скучного банален — деньги. И Виталя со второй попытки назвал нужную сумму, предварительно убедившись, что добрые знакомые в очередной раз щедро одарили его первого стража, уже весьма лояльно настроенного к его желаниям и оттого горячо поддержавшего своего коллегу, сердце которого грела котлета нала во внутреннем кармане пиджака. Направляя автомобиль к очередному пафосному ночному клубу, тот высказывал фальшивое соболезнование вынужденному образу жизни Тисарева, зевающего на заднем сидении. Виталя, пропустив почти всю фальшивую речь мимо ушей, оглянувшись на машину сопровождения, повелел не ломать никому не нужную комедию и тут же потребовал дать ему возможность контактировать с социумом и не сворачивать лавочку через три часа пребывания в развлекательном заведении, а еще, в идеале, чтобы они, купленные с потрохами надзиратели, не препятствовали желанию Тисарева совокупиться с избранной им дамой в нормальных условиях. Посовещавшись, охранники коллективно решили, что необходимо пойти навстречу Тисареву, насмешливо фыркнувшему и не осознающему, что собственные бдительность и осторожность под гнетом изнасилованного само-и свободолюбия неоправданно рано сошли до критически низкого уровня.
Именно поэтому в очередную свою вылазку он допустил оплошность.
Оплошность эта заключалась в эффектной длинноволосой шатенке с миндалевидными изумрудными глазами, точеными чертами лица и со знанием сделанными акцентами на изгибах фигуры, волнующих мужское воображение и либидо; и в высокой платиновой блондинке с креативной стрижкой, парадоксально подчеркивающей кукольную нежность и хрупкость черт ее лица, словно бы оттеняющих броскость ярко-голубых глаз с завораживающей хитрецой. Длина и выраженная стройность ее ног направляли мысли Витали в предположения того, насколько крепко эти ноги могут обхватывать его торс и как эта мысль для него соблазнительна. Пока он размышлял с кем из подруг он больше желает провести вечер, его интерес нашел свой рай и погибель — эти две девушки танцевали друг с другом на танцполе рядом с голдзоной и то, как они это делали, покорило Виталю.
Совсем недвусмысленно касались тел друг друга, скользя по ним ладонями, соприкасаясь пальцами, сплетая их, тесно прижимаясь друг к другу в неистовых по красоте движениях под ритм битов. Под кожу Тисарева уходили электрические разряды от искрящегося притяжения, вспыхивающего в голубых и зеленых глазах под бликами заходящихся стребоскопов, которые Тисарев до того считал орудием пыток для эпилептиков, но сейчас, когда фотографичными вспышками в его память вбивались кадры красиво двигающихся девушек признавал, что стробоскопы это не такое уж и адское изобретение человечества. И в его мыслях скользило то самое томительное, набирающее жар горячее искушение, что зарождалось при взгляде на них, потому что и было зарождено ими, а то, что было в их полуулыбках, дарованных только друг другу, было так интимно и вместе с тем откровенно, что это безапелляционно примагничивало к ним взгляд, вынудив Тисарева почти окончательно утратить интерес к другим представительницам прекрасного пола и почти не отрывать взгляд от двух девушек, танцующих недалеко от него.
Они чувствовали музыку, ритм. Чувствовали жизнь.
Свободные, абсолютные раскованные движения тел, рук уходили на рейв. Рождали свой стильный и обособленный драйв в который так хотелось, но так не моглось попасть окружающим, потому что тот ритм был на разрыв. В отрыв. И пока внутри нет того же самого, в этот вектор не влиться. В этом было что-то бешено-отчаянное, в этих закрытых глазах, в свободе их тел, задающих ритм не на танцполе, а словно бы и звучащему треку. Их движения резковаты, но тут же смазывающие остроту плавностью стоило ритму музыки чуть измениться, подходя к припеву, но они замедлялись на миллисекунду раньше, оттого создавалось впечатление, что музыка подстраивается под их движения и, казалось, что там танцевали не тела, там двигались души. Грубо и зло и в то же время плавно, невыразимо притягательно. У одной на губах полуулыбка, у второй кончик языка по пересохшей нижней губе. Внутренний огонь в бушующем сапфировом и изумрудном пламени полуприкрытых глаз, и их движениях задавали динамику, на который бессознательно ориентировались те, чей взгляд падал на них и совершенно не важно, что ритм музыки мог расходиться с их собственным, это и не замечалось, потому что завораживал стиль, его физическое выражение. Стиль в пленительной красоте движений. Ментальных, исходящих из бесчинствующего нутра. Одного на двоих, это чувствовалось. Ощущалась эта энергетика, ее бешенство, будто подведённая к грани разума, за которой травящими тенями проглядывало что-то такое…Что, возможно, сжирало внутри этих двоих, что дало им такой драйв, который, вполне вероятно, ошибочно выдавал их за оторв… Энергетика, безумно безупречно изящная, переводящая бешенство в почти порно, когда одна скользнула спиной вдоль бока второй вниз, медленно разводя колени и прогибаясь в пояснице, а темные волосы беспокойным водопадом от краткого движения головой хлестнули по тонкому гибкому телу второй, подхватывающей ритм и держащей все на границе между порно и заходящейся от выраженности эротики.