— Пока ты рассказывала, я нашла пять способов законно слить твой план и оставить Шеметова при деньгах. — Слабо усмехнулась я, выуживая из кармана джинс пачку сигарет.
— Их девять, этих способов, — поправила Данка, потянувшись за пачкой на своей тумбочке, — все учтены. — Распечатывая упаковку и взяв протянутую мной зажигалку, произнесла, — я разрабатывала все это не один день и рассказала очень кратко и поверхностно.
Я, затягиваясь никотином, смотрела на Шеметову. Сидит ровно очень, так же как и думает. Моргает и смотрит. По живому. Не показывает, как ее насилует изнутри осознание, что человек которого она любила, подверг ее аду, причинил физическую боль и не только ее… Но она абсолютно не показывает, сколько слез пролито, сколько… крови… и как, и с каким скрежетом ломалось все внутри. Не показывает, что знает, что такое переломы.
«С парой переломов»…
Он сломал ей кости в первый раз. Сейчас едва не сделал это снова. И бунт подняла полосованная душа, выкинувшая в качестве ответочки план. Почти безумный, кажущийся нереальным, но при этом пиздец какой реальный. Ответный удар. Самоуважения. Не проглотившего и не забывшего и заставляющего считаться с собой.
Не выбирайте, мальчики, сильных женщин.
Отчим, занесший руку над отказывающейся оправдываться мной. Мой маленький брат кинувшийся защищать старшую сестру.
Я и эта чокнутая, курившие на балконе и одновременно среагировавшие на мразь, ударившую плачущую девчонку. Его будущую невесту.
Я и Данка, не сговариваясь вниз. Не сговариваясь на вопль.
Данка, сорвавшаяся с цепи и ударившая тварь, как только та стала выворачивать мне руку.
Мужик, взрослый мужик сторож, наблюдающий в окно как здоровый крепкий парень вот-вот размотает двух баб. Потом и третью, наверное.
Всех нас объединяло одно — никто не мог поступить иначе.
Я, задумчиво глядя в чистый линолеум, уточнила:
— Деньги его: кэш или безнал?
— Безнал, а что?
Я тихо, хрипло, сухо рассмеялась, глубоко втягивая в себя спертый, больничный воздух.
Отвратительный.
Потому что он бередит душевные раны, которые обильно кровоточат в ночных кошмарах перерождая их в непереносимый ужас, от которого волей-неволей просыпаешься. Переводишь дыхание, а потом улыбаешься дрожащими губами, потому что не стыдно, потому что все кошмары так и останутся исключительно в юрисдикции Морфея с извращенной фантазией, ибо когда-то, в открытый охотничий сезон были отстрелены причины, чтобы эти кошмары не стали явью. Какой ценой — не важно. Важно то, что отстреляны, и это все навсегда только жалкий ночной кошмар, после которого взгляд в окно, чтобы он забылся и спокойно назад, на батистовые простыни. Я привыкла к такому порядку. Изменять его не собираюсь.
Я смотрела на Данку. Побитую. Не сдающуюся, как бы не прилетело, а прилетало ей сильно.
И все сильнее накрывало дежавю.
А в момент когда она в ответ на мой взгляд и то, что все насыщенней проступало в нем; с несмело загоревшимся огнем на дне глаз, неуверенно, чисто на инстинктах, приподняла уголок губ — мгновенной реакцией на это дежавю ударило в голове разрядом в двести двадцать и явило глубоко высеченное на душе табу: назад путей не бывает и в нашей власти лишь настоящее, в котором самое страшное — звучание похоронного марша в честь тех, кто не респектовал слабостям. Кто презирал бутафорию, оправдания и не эксгумировал шаблоны жалости, похороненные людьми с разумом. Самое страшное — похоронный марш в честь близких.
И если сейчас остаться трусливо в стороне, я услышу его, этот марш, а ночные кошмары станут явью. Оправданной и естественной для мрази, струсившей поступить так, как должна.
— Перезаряжай ружье, давшее осечку, чокнутая. Охотничий сезон все еще открыт.
«Так что спасибо, но ответ отрицательный, я по РУ не работаю и не передумаю. В смысле я вообще не работаю».
Наебала.
Передумала.
Работаю.
Глава 4
После долгих разговоров по душам, ее слез и этого бессмысленного «нет, ты что, я сама» и всему прочему закономерному и не нужному, я взяла свой телефон, забрала ее мобильный и, оставив их в ванной комнате, рядом с включенным краном, вернулась и закурила у окна. Спустя пару секунд начала задавать самые необходимые для дела вопросы и после первых же ее ответов, изумленно приподняла бровь.
— Шок-контент, — заключила я, стоя у окна и глядя на курящую на кровати Данку, — топ-манагер одного банка хранит бабосы в другом. Это как если бы у директора «билайна» был бы «мегафон». — Распахнув окно пошире, направилась к Данке и, подхватив стул, поставила его у кровати и оседлала, скрестив руки на спинке, задумчиво смотрела в побитое лицо угрюмо усмехнувшейся чокнутой. — Чойта за приколы такие дурные, если он работает в единственном из семи банков, кто в том году тестировался по безопасности и это самое тестирование прошел. Шесть остальных смогли взломать извне и в локальную сеть пройти, этот нихуя. Мудреная защита у него, там, вроде бы, даже по уязвимостям нулевого дня не было провиса. — Недоумение в глазу чокнутой и я, в очередной раз поймав себя на том, что в общении с Данкой я частенько упускаю, что она не из моей темы, вздохнув, пояснила, — уязвимость нулевого дня это недостатки в ПО или вирусы, против которых еще не разработаны защитные механизмы. Я сейчас как раз грузиться начала, как мне отработать счет в банке, который хакнуть маститые спецы не могли… а Дин-Дон хранит бабло в другом банке, да еще и таком посредственном. Это все, конечно, радует, ведь задача чрезвычайно облегчается, но это пиздец как нелогично, Шеме… Дана.