Даже из машины слышу, как за воротами журчит вода и плеск рыбы в пруду. Хоть уши у меня маленькие, слух остался острым. Это радует, но добавляет вопросов. Как в этом недоразвитом теле прижились мои прошлые чувства? И почему нет остального? Например, чувства эфира или развитой мускулатуры? Острые слух и нюх — это, конечно, хорошо, но, раз уж я попал черт знает куда, то не отказался бы от какого-нибудь более весомого преимущества перед остальными.
Хмыкаю про себя. Вряд ли существует такая удача. Многие бы хотели попасть в неизвестный мир с силой, делающей тебе особенным перед остальными. Однажды я дошел в одиночку до племени Акне-Ляот на Самийских вершинах. Они были очень удивлены моим умениям манипулировать эфиром. До такой степени, что на следующий день стали поклоняться мне, как какому-то пророку.
До конца пути я смотрю в окно, стараясь запомнить все, что вижу. Это непросто. Глаза устают от ярких красок, уши болят от городской суеты. Да сколько же здесь этих машин? Уже полчаса мы стоим на месте. Зачем надо разъезжать в огромных колесницах, если пешком быстрее? Не понимаю.
Наконец-то мы подъезжаем к дому. Девятиэтажный, разваливающийся, с облупленной желтовато-блевотной краской. Грязный двор, потрепанные и явно дешевые машины. Деревья больше похожи на уродство, чем на дар природы.
Дверь открывается, и я выхожу. Жду сопровождения, но школьная машина просто уезжает. Провожаю ее взглядом. И всё? Я свободен?
Пожимаю плечами и-и-и-и…
Куда дальше?
Полагаю, этот дом — мой дом. Вот только в нем немудрено заблудиться. И все-таки странно. Я живу в такой огромной и одновременно разваливающейся бандуре? Не проще все это продать и купить домик получше, но поменьше.
Из дома выходит первый, второй, третий… десятый. Столько же зашло.
Понятно. Вопрос закрыт. Это общинный дом. И я… тут живу.
Итак. Главный вопрос. А зачем мне жить по законам прошлой жизни этого тела? Может начать все с нуля?
Пожалуй, нет. Слишком мало я разобрался в местных устоях. А в своем доме мне многое простительно. Кто там у меня? Мать? Отец? Жена? Или я слишком молод?
Щупаю себя между ног. Агрегат мощный для такого тельца, на детский не похож. Мимо проходит бабка, смеряет меня уничижительным взглядом:
— Извращенец.
— Надеюсь, нет.
Проглотив ошметки зубочистки, я решаюсь. Для начала нужно понять, где я живу в этом огромном захолустье. Шарюсь по карманам. Очередной раз убеждаюсь, что ничего, кроме ключей у меня нет.
Подхожу к крыльцу, вижу надписи:
Подъезд № 5
Квартиры: 211–250
Тяну за ручку двери. Не открывается. Осматриваю дверь. А это что за кнопки? Набираю три случайные цифры, слышу:
— Кто?
— Хотел бы я знать.
Тыкаю во все подряд. Сбрасываю вызов. Различаю надпись:
Домофон зав. № 3442
Домофон значит? Да, точно. Так он называется. Похоже, не все знания этого тела мне доступны с ходу.
Дверь открывается, выходит пузатый мужик с мешком мусора. Подозрительно на меня глазеет, но я проскакиваю в подъезд.
Отлично. Задание выполнено, магистр. Я проник на территорию врага.
Осматриваюсь. Облупленные стены, затхлый запах. Какая-то дверь, рядом кнопки. Вверху табло с цифрами… Уменьшаются…
3… 2… 1…
На всякий случай прячусь в углу. Из комнаты метр на метр выходит дама с большой кошкой или крысой на поводке. Ого, гавкает. Это мелкое уродство — собака?
— Тише, Пуфик, тише.
Женщина глядит на меня, недовольно поджимает губы. Перед тем как скрыться из вида, шепчет:
— Обоссали весь подъезд.
Хмыкаю. Зачем вообще ссать в подъездах?
Осматриваю стены, вижу сотни маленьких ящиков с цифрами. На каждом замочная скважина. Достаю из кармана ключи. Проверяю каждый.
С тридцать седьмой попытки дверца под номером «233» открывается.
Сопоставить цифры труда не составляет. Получается, я живу в какой-то там квартире под номером двести тридцать три.
Второй этап выполнен, магистр.
Нехитрыми манипуляциями с «поднимающейся комнатой» определяю, что живу на шестом этаже. Нахожу свою берлогу, проверяю ключ. Подходит. Слышу, что за дверью кто-то стоит. Открываю дверь и…
— Константин! — кричит женщина лет сорока.
Высокая, длинноволосая блондинка, лицо строгое, но привлекательное. Немного морщинок. Кидается обниматься. Пахнет парфюмом. Слишком сильно пахнет.
Полагаю, это и есть моя мать. Или жена?
— Господи, ты почему не отвечал на телефон?! Я уже обзвонилось! С работы отпросилась! Пришлось и в школу звонить! Мне сказали, что ты уже едешь домой и тебя… тебя… понизили за драку?! Боже, Константинчик, что случилось?!
Да не кричи ты, женщина. Так, придется вспомнить уроки актерского мастерства.
— Телефон разрядился, — говорю я, уткнувшись носом в сочную грудь.
Мама отрывает меня от себя, осматривает:
— Боже ты мой! Что у тебя с лицом?!
Медленно и незаметно выдыхаю. Нужно говорить кратко, чтобы не вызвать подозрений:
— Подрался.
— Не может быть. Я вообще не поверила Георгию Александровичу. Он сказал, что ты кого-то избил. Ерунда какая-то. Тебя побили, Константинчик? Пойдем, я обработаю рану… ох…
Хм. Ну пусть так. Похоже, это больше вписывается в ее представление меня.
— Немного. Не надо обрабатывать. Все уже прошло.
— Божечки… опять… А если у тебя сотрясение?! Я вызову врача.
— Меня уже осмотрели в школе, — вру я. — Сказали, что царапина.
— Ничего себе царапина! Да ты весь распух! Но ладно, раз так сказали…
Мама суетится:
— Я подогрею чая. Все мне расскажи, хорошо, сынок?
Паникершка уходит на кухню, а я снимаю ветровку, инстинктивно хочу скинуть сумку с плеча. С интересом замираю, нащупав пустоту — свои вещи я оставил в школе. А мое новое тело помнит об этом лучше, чем я.
Осматриваю свое жилище.
Негусто.
Мерзкие и приторные рисунки на стенах. Что это? Бумагу наклеили прямо на стену? Шкаф для одежды обшарпан, дверка скрипит так же противно, как и пол.
Снимаю обувь, кладу на стойку. Замечаю, что тут четыре размера обуви. Женская — больших размеров. Это матери. Есть мужская, но меньше, чем у меня. И снова женская, но совсем мелкая. Интересно.
Иду за матерью. Мд-а, трапезная не сильно отличается от прихожей. Здесь явно требуется обновка. Всего.
Сажусь за стол, жду, когда мама подаст трапезу.
Кружка с травяным настоем и… круглые хлебцы? Похоже сегодня я останусь голодным.
— Сейчас пельмени отварю. Ну? — подсаживается мама. — Рассказывай.
Ну что ж. Была ни была. Стараюсь говорить, как можно более нейтрально. Не выражать никаких лишних эмоций. Иначе вряд ли попаду в характер бывшего носителя этого тела. Пока говорю, мама напряженно меня рассматривает.
Это плохо. Меня уже подозревают?
Ладно, это ожидаемо. Но в конце концов, мало ли какой у меня стресс от пережитого ужаса.
Историю я немного изменяю. Но в целом рассказываю, что меня побили, хотя я сопротивлялся. А потом засранцы поскользнулись на моих слезах и разбили себе нос. Моя история должна быть схожей с историей директора. По-любому, он ей все рассказал.
— Понятно… значит они издевались над тобой и сами же ударились, свалив все на тебя?
— Ну да, — киваю, отхлебывая чаек. — Как-то так.
— Сволочи буржуйские, — бубнит мама и озабоченно осматривает меня. — Болит?
— Нет. Мне повезло, наверное.
— Повезло, да? — еще сильнее напрягается мама. — Ты уверен, что с тобой все хорошо? Может все-таки скорую вызвать? Давай я тебя осмотрю.
— Да все хорошо. Честно.
Я отхлёбываю из кружки. Мало ли что на моем лице читается, так хоть за кружкой спрячусь. Кстати, хлебцы весьма неплохи для своего внешнего вида. Удивлен.
Недолгая пауза.
— Ладно. Это, конечно, хорошо… Но, может… хочешь поплакать?
Еле удерживаю чай во рту. Что? Серьезно? Поплакать? В Варгоне в этом возрасте я уже убивал и точно пережил одну пытку инквизиторов. И не помню, чтобы плакал хоть раз. Орал, да. Но не плакал.