- Моя дочь, - сказал Котляревский.
Он позвал вестового и что-то приказал ему насчет обеда.
- Скажите, - спросил я, - кто этот старик там? И отчего на нем надета кольчуга?
- Ишь, вы заметили, - сказал Котляревский. - Его сейчас в тюрьму поведут: фальшивые деньги сбывает. Ах, этого много здесь. Горе - жизнь наша.
- Жаль мне его, - говорю я, - у него такое хорошее лицо.
- Да? Хорошее лицо? Ну, вот пойдем, я вам покажу. Это хевсур, - сказал мне полицмейстер. И придя в участок со мной, он сел за стол и предложил мне сесть. Старик стоял перед нами.
Котляревский сказал что-то дежурному чиновнику. Тот принес сверток грязной бумаги и положил на стол. Котляревский развернул сверток, вынул из него зеленого цвета бумажки, нарезанные в размер трехрублевок. Я взял одну из них и рассмеялся. Они были сделаны так грубо - на чайных обертках, так просто, что я сказал:
- Кто же их может принять за деньги?
- Вы смеетесь? - спросил полицмейстер. - А вот он, - показал он на старика, - их сбывает на базаре и идет под суд и в тюрьму.
Лицо старика, его глаза, в которых, как сукровица, остановились слезы горя и мольбы, возбуждали глубокую жалость.
- Неужели найдется хоть один дурак, который может принять это за деньги?
- В том-то и дело, что есть, - сказал Котляревский.
- Спросите его, откуда он их достал.
Чиновник спросил на неизвестном языке. Старик ответил:
- В горах там… Приехал к нам молодой, с кокардой, царь прислал его. «Давай масла, - говорит, - давай брынзу, рога, холст», - и заплатил этими деньгами.
- А разве он не видит, что это не деньги?
Старик провел рукою по глазам, и я увидел на пальцах его грубой руки железные гвозди. Не рука - а какой-то кастет. Железные колышки так приросли к рукам, что соединились с костями. Котляревский, заметив мое недоумение, сказал:
- Это у них у всех, у хевсуров. Драться любят друг с другом.
- Ступай на волю, - сказал ему Котляревский. - Сколько мошенников по Кавказу ездит. Обманывают этот простой, дикий, честный народ.
Но старик попросил отдать опять ему деньги.
- Вы видите, - сказал я, - он ничего не понимает.
- Ступай же сейчас, - сказал Котляревский. - А то плохо будет.
Чиновник перевел ему слова полицмейстера. Он пристально посмотрел на нас орлиными глазами и, поклонившись, ушел.
Дарьяльское ущелье
Из Владикавказа я поехал по Военно-Грузинской дороге на станцию Казбек. Дорога шла по равнине, а впереди были видны громады гор. Они высоко поднимались над долиной. Потом обступили громадными глыбами камня, шли по обе стороны дороги. Первая остановка, станция. Небольшой одноэтажный дом с крыльцом, над входом вывеска, на которой написано: «Не уижай, голюбчик мой», и нарисован чайник, калач и бутылка вина.
Когда меняли лошадей, я зашел на станцию. Большая комната, лавки, стол. За столом сидели казаки в черкесках и грузин - священник в высокой шапке и в черной рясе. Они пили чай.
Я спросил себе у буфетчика вино чихирь, но оказалось, что он не знает, что такое чихирь. «Вот, - думаю я, - а на Кавказе, я слышал, есть вино такое». Я еще помню, в детстве видел картинку: какой-то веселый человек идет по дороге между гор и в руках у него бутылка, из которой он пьет из горлышка. А подпись была:
Я пью чихирь и оглашаю пространство
Стихами Лермонтова.
Мне подали кахетинское вино и чудный шашлык. В это время в комнату станции вбежал казак и крикнул: «Выходи!» Священник и сидящие за столом солдаты, вскочив, схватили ружья и быстро выбежали наружу. Я тоже вышел на крыльцо.
Казаки, бежа по дороге от станции, по временам останавливались и стреляли в горы.
- Вон, вон, - кричал священник, показывая рукой кверху на гору.
Я увидел, что далеко в горах, между грудой камней и скал, перебегали какие-то люди: один, другой… Казаки стреляли.
- В кого они стреляют? - спросил я священника.
Он, смотря в горы, рассеянно ответил:
- Воры, ингуши. Корову у казаков угнали из станицы. Но разве в них попадешь, где же!
«Все так просто», - подумал я.
Я сел опять в подводу. Мы поднимались у самых громадных скал, и горы теснили нас все больше и больше. Ровные серые тучи закрывали вершины. Я как бы въезжал в облака.
Дорога шла над пропастью, где далеко внизу, между облаков, белела белой пеной река. Это был Терек.
- Что, - спросил я возчика, - казаки стреляли на станции в ингушей. Что же они - разбойники?
- Ингуши-то? Да, - ответил возчик. - Ведь это так у них завсегда: друг дружку. Ингуши - казаков тоже, а те их.
Дорога спускалась вниз. Переехали каменный мост через Терек. Светлые воды его омывали камни и, прыгая, кипели, шумели. На ровной долинке среди темного ущелья стояли белые одноэтажные дома, скучные, покрытые красной черепицей, - казармы и станция.
Ущелье становилось все эже и эже. Я увидел на высокой скале четырехугольную башню, которая кверху суживалась. В этой башне было длинное окно. Это и есть Башня царицы Тамары:
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила.
Но Тамара там не жила. Это древнее сооружение, эти башни были военные посты на этой старой дороге в давние времена.
«Вот тут- то и надо мне написать ущелье, где обвал пересекает путь Синодалу, -подумал я. - Уж очень хорош и мрачен цвет этого ущелья. Какой-то особый тон и впечатление такое таинственного и глухого края».
Ущелье расширялось, и за синими тучами показалась, блистая в высоте, снежная вершина Казбека. Дорога шла по низу, и на серой ровной долине под Казбеком, извиваясь и зеленея, неслись воды Терека. А слева внизу, у больших темных обрывов гор, покрытых снежными узорами, лежал аул, с плоскими крышами и маленькой часовней. Стояла станция Казбек.
Во втором этаже станции мне отвели комнату.
Из окна ее видны были близко скалы гор. Стены были выбелены мелом. Стояла жалкая железная кровать, грязный стол и один стул.
Я сказал начальнику станции - он же и телеграфист, что останусь здесь несколько дней для работы.
- Чего же, - сказал молодой начальник станции. - Только вот теперь барашка нет, всех за перевал угнали. Но, может, куру вам достану поесть.
Уже вечерело. Мне принесли на стол жалкую жестяную лампу. Я открыл окно, было свежо. По мутной и скучной дороге в сумерках шел человек с лошадью и пел на чужом языке. Это был грузин.
Вечером ко мне пришел начальник станции пить чай. Принес кахетинское вино и сыр, какие-то лепешки. Когда я спросил про вино чихирь, он тоже не знал. Я рассказал ему про того хевсура, который менял фальшивые деньги во Владикавказе.
- Чудной народ, - сказал начальник станции. - Ведь вот они тут живут, - показал он рукой в окно на гору, - высоко. Такие гнезда, чисто орлы. К ним и не проедешь и не пройдешь. А вот воры находятся, приезжают к нам на Кавказ. И этот простой народ обирают. Вот дают им чайную бумагу, говорят, что деньги. Те берут. И отнимают у них товар - кожу, сыр, масло. Пользуются дикостью… Беда!…
Станция Казбек
Рано утром проснулся я чуть свет. Вся долина Терека была в синеве тумана и темных туч, а высоко выделялась на бирюзовом небе, розовея снегами, вершина Казбека в предутреннем рассвете. Покуда я нанимал подводу, собирал краски, инструменты для живописи, чтобы ехать писать ущелье Дарьяла, все кругом изменилось. Тучи низко опустились, закрывая горы, и Казбек окутался мглой.
В ущелье Дарьяла, когда я приехал, была еще ночь. Оставив дожидаться возчика на дороге, я пошел по камням к подножию скалы, над которой возвышалась старинная башня. Таинственно и мрачно. Внизу, у бегущих вод Терека, я расположился на берегу, поставил складной мольберт, холст и торопился писать тяжелые громады ущелья. Этот тон скал, мрачных и мертвенных, так подходил к картине, где остановился Синодал перед обвалом и где он увидел его - врага Демона.