- Хорошо выходит, - говорил Саша. - Приспособили хорошо. Выскочит, затрещит и опять в воду. Готово. Репетиция кончена…
Бечевку натянули и привязали к кусту. Голова была под водой - не видно.
Пришли рано. Ждем утра. Ждем, когда пойдут купаться. Сидим в кустах тихо. Видим - идут. Актриса Соня Ремизова, подруги, дачницы. Полотенца в руках, на головах. Идут такие нарядные, веселые. Видим, раздеваются на берегу. Входят по очереди в воду, плавают, плещутся, смеются. Так хорошо.
Вдруг среди них выскакивает лохматая голова… Затрещала и мгновенно пропала в воде… Отчаянный крик, визг… Выскакивают из воды, опрометью бегут по берегу. Кричат: утопленник, утопленник… Отбежав, глядят на воду, волнуются, тихо подкрадываются к платью, хватают и бегут с радостью, что можно одетыми, а не голыми добежать домой, на дачу…
На дачах поднялся шум. Что делается!… Все собрались, кричат, идут на речку, смотрят с моста. Саша тоже с ними.
- Утопленник выскакивал… Какая страшная рожа… Боже мой, боже… Кто такой?
Мужчины- дачники купались позже. Ничего не видали. И говорили:
- Вздор, чушь. Показалось.
И мужики из деревни тоже говорили:
- Чего утопленник. Он бы выплыл, он померший. Как он головой качать может. Трещит? Пустое все.
Мы решили назавтра пугать приятеля моего - магистра наук, папашу Сашиного и других купальщиков.
Но видим, вечером на мост пришел дьячок. Сел на мосту и закидывает на речку удочку - одну, другую. Вечер тихий, хорошо расположился, вынул табакерку, понюхал табачок. Сидит, сморкается, смотрит на поплавки. Саша из кустов отпустил бечевку, голова выскочила на поверхность воды, закачалась на воде и затрещала. Дьячок вскочил. Глядя на воду, поспешно прибрал удилище и бегом побежал от моста. Остановился на бугре и пристально смотрел на воду реки до самой темноты[498].
* * *
Наутро мы долго сидели в кустах. Никто не идет купаться. Скучно. Ждем долго. И видим: едет хорошая коляска с парой вороных.
Сидят господа, солидный такой человек и полная дама с зонтиком. С ними двое молодых людей. Как только коляска въехала на мост, на поверхность реки выскочила голова, треща покачалась и пропала. Почтенный человек схватил сзади кучера за кушак и что-то закричал. Молодые люди открыли рты. Проехав мост, они остановились, замахали руками и горячо говорили. Более всех волновалась дама. Оказалось, что ехал из своего имения московский предводитель дворянства, чуть ли не сам Самарин с супругой и сыновьями[499]. Узнав это, Саша немножко испугался, присмирел. Но, конечно, у молодых начинающих актеров страха нет. Он сказал:
- Черт с ним, с предводителем. Интересно выдумано: пугаются хорошо…
Только что мы хотели профессора пугать, смотрим - народу, народу у моста, толпа, полиция, исправник, дачники, мужики в воде неводом ведут, ловят, значит, утопленника. Только как ни заведут невод, нет его. Саша-актер уже на мосту. Говорит им:
- Я видел его. Только, наверное, отнесло, надо ниже искать по реке.
Искали и ниже, но ничего не нашли.
Мы стороной советуем ему вынуть голову-пузырь ночью, а то дело дрянь выйдет.
- Ерунда, - говорит Саша. - Я попугаю профессора и папашу.
По дачам пошли рассказы. Один такой хороший человек, инспектор какой-то школы, обедал на террасе своей дачи и говорил гостям, как его топил утопленник, как схватил за ноги и тянул в воду - «насилу вырвался, слава богу», - и выпивал при этом рюмку водки.
Дачники собирались вместе, говорили: «Ужасно, что делается». Один будто бы купался и наступил на скользкий труп. Он на дне. А актриса видела его рожу около себя и боялась ночью спать. Ее сторожили актеры, защищали, дежурили ночью на даче. И пили на террасе всю ночь для бодрости.
В общем, было весело. Все перезнакомились. Приезжали гости из Москвы, ходили и смотрели на реку с моста. Исправник составил акт и послал рапорт начальству.
В Москве тоже узнали, но не очень верили. Известно, что Москва и слезам не верит.
Тогда- то Саша и пошел ночью искать бечевку и пузырь. Но нет ни бечевки, ни пузыря. Украли.
Один мужичок, Серега из деревни, посмеивался:
- Это, - говорит, - подшутили господа, какие ни на есть…
И принес исправнику лопнувший мокрый пузырь, сказав, что нашел на берегу. Вот этот самый.
Исправник рассердился ужасно, кричал: «Найду этих самых, все в Сибири будут». И доложил по начальству.
* * *
Предводитель опять ехал по мосту в свое имение. Остановился и сердито смотрел из коляски на реку у моста. Сыновья его тоже смотрели, наморщивши брови, как папаша. Долго смотрели.
А дьячок говорил:
- Нет, довольно. Я в этом месте больше не ловец. Будя.
А Саша же Хитров, юноша без страха, выдумывал новую «штучку», как бы раздразнить актрису Соню Ремизову. Посылал ей письма от антрепренера, предлагал играть первую роль в пьесе Шекспира «Пустое сердце». Соня Ремизова ездила в Москву, купила все сочинения Шекспира, но пьесы «Пустое сердце» не нашла и сердилась ужасно.
Саша Хитров очень радовался, готовил ей на день рождения, сидя на чердаке, фейерверки и говорил нам:
- Я ее угощу бенгальским огнем. Узнает тогда меня. Я покажу ей лоботряса…
А Коля все время очень боялся, что его сошлют в Сибирь.
Так он и уехал в Москву, захвативши свое ружье, которое ни разу не выстрелило.
Но когда Саша пустил свой бенгальский огонь, должны были быстро уехать с дачи и он, и я, и Соня Ремизова.
Утопленник
По окончании Школы живописи и ваяния в Москве, на двадцать первом году жизни, я поступил в театр писать декорации. Молодые актрисы производили на меня впечатление неотразимое. Нравились мне все без исключения. Какие глаза и в глазах какая душа! У одной они большие, открытые, как у Джиоконды, у другой - с опущенными ресницами. А как говорят! Одна совсем поразила мне сердце. Она меня называла: «Мой Зибель, мой паж». Но скоро она куда-то уехала, пропала…
Прошло лет пять, и я встретил ее случайно на развеселом вечере, в компании артистов, где шел кутеж и гремела гитара. А затем я получил от нее телеграмму: «Мой витязь, жду». «Витязь, - подумал я, - какой я витязь?» Но на вокзал помчался.
Ночь, глубокое небо; звезды играют в тихом лунном воздухе, насыщенном запахом трав и лесов; щелкают соловьи. На террасе деревянной дачи под Москвой горит лампа: розовый бумажный абажур виден издалека - с дороги, по которой я еду со станции. Вот ближе, и вижу лицо - ее прекрасное лицо. Она наклонилась над книгой. Ждет меня…
Быстро вбегаю на террасу.
- Ах, - вскрикивает она, - мой коробейник!
- Почему коробейник?
- Да, сегодня вы коробейник, - отвечает она и весело напевает: «Пожалей, моя зазнобушка, молодецкого плеча». Аннушка, подайте чай. А мы пойдем - пойдем в рожь, в рожь высокую! - И она пропела: «Только знала Рожь высокая».
Я говорю:
- Но рожь еще не высокая. Зачем идти в рожь?
- Нет, нет, идем. Ты мой коробейник!
Как молния пронизывает меня странное чувство, где-то там в душе, глубоко: «Мой коробейник, рожь высокая» - и зачем это? Зачем?
Но мы идем. Она говорит опять:
- Слушайте: «Была ночь, они шли вдвоем, он дал ей руку»… Подайте мне руку!
Я подал ей руку.
- «Они шли и молчали, - продолжала актриса. - Она положила ему голову на плечо». - И она прислонилась головой к моему плечу.
- «Тогда он впился в ее влажные губы своими губами»… Ну же! Впивайтесь!
Я впиваюсь… Но почему-то так нехорошо на душе…
- Скажи мне: «Я твой!»
Я говорю: «Я твой».
Слева начинается ржаное поле.
- Рожь, рожь, - восклицает она. - Пусть знает рожь высокая, только она…
Но рожь еще совсем низкая… Май месяц, весна в начале… Заметив обильную росу на ржи, она выскакивает из нее на дорогу.