Брат его Николай, художник[235], уговаривал идти в Останкино: там Панин луг и пруд, будем купаться.
- Нет, купаться рано! - сказал Антон Павлович, - только пятое мая. Я не позволю, я доктор. Никого еще не лечил покуда, и кто будет лечиться у меня - тоже не знаю, но все-таки - врач и купаться запрещаю… Да, я врач! Диплом повешу в рамке на стену и буду брать за визит. Раньше не думал об этом. А забавно, как это в руку при прощании незаметно сунут свернутую бумажку… Буду брать и опускать глаза, или лучше - глядеть нахально: посмотрю, что дали, и положу в жилетный карман. Этак, развязно. Вот так! - показал Антон Павлович. - А покуда что немного денег есть. Пойдем, Исаак, - обратился он к Левитану, - сбегаем в лавочку и купим на дорогу чего-нибудь поесть.
У Чехова мы всегда встречали много незнакомых нам людей: студентов - сверстников его, рецензентов, журналистов, - в это время он писал под псевдонимом Чехонте.
На сей раз в его комнатке в гостинице «Восточные номера» был особый человек. Небольшого роста, белобрысый, лицо в веснушках, рот дудочкой, светлые усики и сердитые брови. Серые глаза глядели остро, сразу было видно, что это человек серьезный. Говорил он резко и очень строго. И смешливости, какая была в нас, не было и следа.
Он говорил, обращаясь к брату Чехова:
- Медицина не наука, фикция! Никакой уважающий себя человек не возьмет этой профессии. Я это сознал и выбрал филологический факультет.
Он сдвинул брови и вытянул губы в дудочку.
Какой сердитый! - подумал я.
Антон Павлович и Левитан вернулись. Положили покупку на стол.
- Ну, собирайся, Николай, - сказал Антон Павлович. - Давай вот эту корзинку.
- Антоша, послушай! Новичков уверяет, что медицина ерунда, фикция, а ты теперь лекарь, плут и мошенник, - говорил брат Антона Павловича, завертывая в бумагу печеные яйца.
- Да, да, верно, все верно, - ответил Антон Павлович.
- Половина кладбищ - жертва докторов, - сказал Новичков и сдвинул бровки.
Антон Павлович засмеялся.
- Я один сколько народу уморю! Вы замечательный человек, Новичков. Вам надо бы юридический факультет. Вы - судья праведный. Ну, идем!
Мы вышли.
Как хорошо на улице! Тарахтят колеса по сухим мостовым, солнце светит радостью, синие тени отделяют заборы, деревья и резко ложатся на землю.
Какой контраст: солнце, весна, воздух и накуренная комната номеров!
Идем, а навстречу процессия похорон. Шагают понурые люди, жена, наклонив голову, у самого гроба; потом кареты, извозчики с родными, знакомыми.
- Весной лучше жениться… Как вы думаете? - обратился Антон Павлович к Новичкову, но тот ничего не ответил.
Сады, за заборами бузина зеленая, яркая. Тверская-Ямская, лавки, магазины, церкви. А вот и «Трухмальные» ворота.
- Читайте, - сказал Николай Чехов, - что написано: нашествие галлов и с ними двунадесяти языков. Вот они здесь когда-то были, чувствовали. Изящные кирасиры, гусары, гвардия, французы, испанцы, итальянцы, саксонцы, поляки, далматийцы, монегаски, мамелюки и сам Наполеон. Когда он увидел впервые самовар, здесь в Москве, то… - И брат Николай пропел:
Что за странная машина!
Усмехнувшись молвил галл.
Это русская утеха.
Это русский самовар…
- Правда, мне надо быть поэтом? Как я стихом-то владею.
Вдруг и новый наш знакомый Новичков открыл ротик и с серьезной миной запел тенорком:
И всегда вперед стремился
Ты, идейный человек.
Сеять правду не скупился.
Презирая жалкий век.
Мы остановились и глядели на Новичкова. Что будет дальше? Но он презрительно замолчал.
Антон Павлович, севши на край канавы, на травку, вынул из кармана маленькую книгу и что-то быстро записал.
Мы шли сухой дорогой - шоссе. Справа прятались и выглядывали из пуховых весенних садов деревянные дачи, были в садах вишневые в цвету деревья, яблони, акации и желтоватые пушные тополя. На всем блестело солнце. Домики были, как детские игрушки: весело раскрашены, ставни закрыты. Москвичи еще не переезжали в них.
Слева протянулось большое поле Ходынское. Мы подходили к Петровскому дворцу. Я любовался архитектурой. Такие формы бывают на старых фарфоровых вазах, где пейзажи и все дышит радостью, обещанием чего-то восхитительного, фантастического…
О своем впечатлении я сказал Антону Павловичу.
- Да, - ответил он, - вся жизнь должна быть красивой, но у красоты, пожалуй, больше врагов, чем даже было у Наполеона. Защиты красоты ведь нет.
Дворец стоял на кругу ровной площадки. Впереди шло Петербургское шоссе. По кругу, прислоненные к большим серебристым тополям, стояли длинные скамьи, выкрашенные в яркий зеленый цвет. На одну из них мы сели. Все были голодны и занялись едой.
К нам подошел разносчик, снял с головы лоток, поставил рядом на скамейку и пропел: «Пельсины хорошие!»
Антон Павлович спросил:
- Сколько, молодец, за все возьмешь?
Разносчик сосчитал апельсины.
- Два сорок.
- Ну, ладно, я дам тебе три рубля, только посиди часок тут. Я поторгую. Я раньше торговал, лавочником был. Тоже хочется не забыть это дело.
Разносчик посмотрел хитро:
- Ваше дело, пожалуйте.
Он взял трехрублевую бумажку, положил в большой кошель, который спрятал за голенище сапога, сел рядом и добавил:
- Чего выдумают!
Подошли две женщины с серьезными скромными лицами и с ними старик в военной фуражке. Он взял апельсин в руки и спросил почем.
- Десять копеек, - ответил Чехов.
Старик посмотрел на разносчика и на Чехова:
- Кто торгует-то?
- Я-с, все равно-с, - сказал Чехов. - Мы сродни-с.
- Пятнадцать копеек пара. Хотите? - сухо предложил старик.
- Пожалуйте-с, - согласился Антон Павлович.
- Ну и торговля! - сказал разносчик. - Этак всякий торговать может.
Подошел какой-то франт изнуренного вида. На руках его были светлые лайковые перчатки. Спросил почем апельсины.
- Если один, то десять копеек. Если десяток, то рубль пятьдесят.
- То есть, как же это? - недоумевал франт, - считать не выучились еще?
Взял апельсин и ушел.
Какая- то молоденькая барышня спросила, сколько стоит десяток.
- Рубль, - ответил Чехов.
- Дорого. А полтинник хотите?
- Пожалуйте, - ответил Чехов.
- Ишь запрашивают! - Барышня выбирала апельсины и клала сама в мешок.
- Может быть, кислые они у вас?
- Кисловаты, - сказал Чехов.
Она посмотрела на него и выложила все апельсины по одному обратно.
- Попробуйте один, денег не надо.
Она облупила апельсин и съела.
- Кисловаты, - сказала барышня и ушла.
- Ну и торговля - возмущался разносчик.
- Хотите сорок копеек за десяток? - вернувшись, предложила барышня.
- Хорошо-с, пожалуйте, - ответил Чехов. - Только без кожи.
- То есть, как же это без кожи.
- Кожей отдельно торгуем-с.
Барышня глядела удивленно.
- Кто же кожу покупает?
- Иностранцы-с, они кожу едят.
Барышня рассмеялась.
- Хорошо, давайте без кожи, но это так странно, я в первый раз слышу.
Чехов уступил апельсины с кожей.
- Ну, торговля! Торговать-то надо орешек в голове иметь. А это что? Отец тебя мало, знать бил. Этак-то товар отдавать дарма. Дурацкое дело не хитрое. Али деньги крадены?
Разносчик рассердился.
- Десяток остался. Это берем себе в дорогу, а вот пяток бери себе, - сказал ему Чехов.
Мы пошли дорогой на Петровско-Разумовское. Но пройдя немного услышали сзади свистки. Оглянулись и увидели бежавших в нашу сторону двух городовых и разносчика.
Мы остановились. Разносчик показывал на нас городовым и кричал:
- Эти самые студенты!
Подбежали полицейские:
- Пожалуйте в участок.
- Зачем в участок? - взъерошился Новичков.
- Не-че, пожалте! Евонные пельсины усе съели. Там разберут.
Чехов смотрел на разносчика. Левитан возбужденно повторял: