- Я никак не могу достать билет на ваш спектакль. Вы теперь знаменитость, а я вас помню, когда вы еще ею не были. Дайте-ка мне два билета.
- Я же не ношу с собой билетов, - ответил Шаляпин. - Обратитесь в кассу театра.
- Не надо, - сказал пришедший.
И, обратившись к Андрееву, добавил:
- Загордился не в меру! Забыл, как в Казани пятерку у меня выклянчил.
Шаляпин побледнел. Я схватил его за руку и сказал:
- Он же пьян.
Но Шаляпин, вскочив, как тигр, сразу перевернул обидчика в воздухе.
Все, сидевшие кругом, бросились на Шаляпина, повисли на нем… Но он в одно мгновение всех раскидал и вышел в раздевальню: «Едем!» Он весь трясся…
И мы уехали на Стрелку.
- Вот видишь, - сказал Шаляпин, - я нигде не могу бывать. Ни в ресторане, нигде. Вечные скандалы.
Протянув руку, он налил себе вина.
- Смотри, - сказал я, - что это, рука у тебя в крови?
- Да, - ответил он, - что-то этот палец не двигается, распух что-то. Должно быть, я ему здорово дал.
И спросил у Андреева:
- Кто он такой?
- Да ювелир один, я его знаю. Он парень хороший. Ты ведь это зря, Федя, он спьяну.
- Что такое - хороший? Какие же я могу ему дать билеты! Я же их в кармане не ношу. Вообще, у меня никаких билетов нет. Я оговорил в контракте, что буду сам распределять часть билетов публике, но контракт, понимаешь, Иола потеряла. А из-за этого черт знает что выходит… не верит ведь никто, что у меня билетов нет. Будто я дать не хочу. Придется кассу сделать у меня в доме.
- Ерунда, - говорю я. - Что же, у твоих ворот будет всю ночь стоять народ в очереди?
- Ну, так тогда пускай мне дадут полицию, я буду разгонять. Я же говорю, что в этой стране жить нельзя.
Шаляпин опять расстроился.
В это время метрдотель на серебряном подносе подал Шаляпину и нам бокалы с шампанским. Там же лежала карточка. Метрдотель показал на дальний стол.
- Это оттуда вам приказали подать.
Шаляпин взял бокал и стал пристально смотреть на сидевших за дальним столом. Там зааплодировали, и весь зал подхватил.
Аплодируя, кричали:
- Спойте, Шаляпин, спойте.
- Вот видишь, я прав - жить нельзя. - Шаляпин вновь побледнел. - Уйдем, а то будет скандал…
Доругой Шаляпин говорил:
- Я же есть хочу. Поедем к Лейнеру, там сядем в отдельный кабинет.
У Лейнера кабинета не оказалось. Пришлось пойти в «Малый Ярославец». В «Малом Ярославце» - о, радость - мы встретили Глазунова[308] с виолончелистом Вержбиловичем[309]. Они сидели одни за столиком в пустом ресторане и пили коньяк. Глазунов заказал яблоко. Вержбилович сказал:
- Мы блины с ним ели. Сидим - поминаем Петра Ильича Чайковского.
Он обратился ко мне:
- Помните, как мы здесь часто обедали?
И к Шаляпину:
- Жаль, не пришлось ему послушать вас. А то б он написал для вас. Вот Николай Андреевич [Римский-Корсаков] верхним чутьем взял. Учуял, что Шаляпин будет.
- Верно, - подтвердил Глазунов. - Действительно, почуял, что будет артист.
Шаляпин при встрече с большими артистами всегда менял тон. Бывал чрезвычайно любезен и ласков.
- Коньяк хорош, - сказал Глазунов. - И приятно после блинов. Советую с яблоком.
Шаляпин рассказал за ужином про трудности своей жизни и о том, что ему недостаточно платят. Глазунов и Вержбилович слушали молча и рассеянно.
Весна
Слышу, в коридоре звонок. Отворяю - Федор Иванович Шаляпин. Раздеваясь, говорит:
- Весна, оттепель!
Смотрит на меня вопросительно:
- Ты в деревню не едешь? Я свободен эту неделю. Ты там на тягу ходишь в лес. Я бы тоже хотел пойти. Я как-то не знаю, что такое тяга.
В коридоре опять звонок. Отворяю - Павел Александрович Тучков в пенсне, в котелке, лицо веселое. Раздеваясь, говорит:
- Весна. Я еду к тебе. Тянет, понимаешь ли, тянет. Понять надо, да, да…
- Куда тебя тянет? - спрашивает Федор Иванович, закуривая папиросу.
- На природу тянет. Вальдшнепы тянут, жаворонки прилетели. Вы ничего не понимаете. Я сейчас ехал на извозчике к тебе. Он меня везет по теневой стороне. Я говорю - возьми налево, где солнце. А он говорит: «Никак невозможно». - «Держи лево», - говорю ему. А он: «Чего? Мне из-за вас городовой морду побьет». Довольно всего этого. Я еду к тебе сегодня же с ночным. Там заеду к Герасиму[310] и сажусь на кряковую утку. На реке, у леса.
- Если ты едешь один, - говорю я, - то возьми паспорт. А то может нагрянуть урядник, лицо у тебя такое серьезное, подумает: что это за человек такой сердитый живет, взять его под сомнение, А ты - камергер…
- Постой, - Павел Александрович озабоченно полез в боковой карман поискал и достал паспорт.
- Ну-ка, дай, - Федор Иванович взял у него из рук паспорт. - Что же это такое? При-чи-сленный… Какая гадость. - Федор Иванович захохотал.
- Постой, дай сюда, - рассердился Павел Александрович.
Он взял паспорт у Шаляпина и мрачно спросил: «Где это?»
- Да вот тут, - показал Шаляпин. - Ну, «состоящий», «утвержденный» а то «причисленный» - ерунда. Какой-то мелкий чинуша.
- Постой, - уже совсем в сердцах сказал Тучков. - Дай чернила. - И сев за стол, вычеркнул из паспорта обидное слово.
- Причисленный - непричисленный, все это вздор, пошлости. Но весна - и я еду. Сажусь на кряковую утку там, на реке, у леса…
- Позволь, в чем дело? То есть, как же ты на утку сядешь? - спросил Шаляпин.
- Довольно шуток. Ничего не понимаешь и не поймешь. Пой себе, пой, но в охотники не лезь, и все вы ничего не понимаете. Что вам весна? Понимаете, что значит до весны дожить? Дожить до весны - счастье. А вам все равно, у вас там, - он показал на грудь, - пусто. Я еду.
- И я, Павел, еду с тобой, - сказал серьезно Шаляпин. - Но только в чем же, все-таки, дело? Что значит сесть на утку? Надо же ясно говорить.
- Все равно не поймешь, - сказал Павел Александрович. - Не охотник - и молчи.
- Постой, - вступился я. - Все очень просто. Берется утка и небольшой деревянный кружок, плоский, на палке. К кружку веревкой привязывается за лапу утка. Палку с кружком и уткой ставят на воду в реке, недалеко от берега. Утка плавает на привязи около кружка и кричит. А селезни летят на зов утки, и их с берега стреляют.
- А когда же на нее садятся? - серьезно спросил Федор Иванович.
- Довольно пошлостей, - рассердился Павел Александрович. - Вздор. Не то. Утка домашняя не годится. На нее не сядешь. Понимаешь? У ней селезень около всегда свой, а уток Герасим приготовил - ручных, диких, помесь с кряквой. Эти утки орут. Зовут селезней весной, и те летят к ним из пространства. Понимаешь? Женихи летят. А ты сидишь на берегу в кустах и стреляешь - одного, другого, десятого.
- Вот какая история… - сказал Шаляпин. - Бабы вообще бессердечны. Убивают любовника, а ей все равно. Теперь понимаю, в чем дело, и тоже еду…
* * *
На Ярославском вокзале мы все собрались. Публика поглядывала на могучую фигуру Федора Ивановича, одетого охотником, в высоких новых сапогах.
Когда сели в вагон, все были в хорошем настроении.
В весенней ночи горели звезды. К утру приехали на станцию, сели в розвальни, покатили по талой дороге, объезжая большие лужи.
В глубине весеннего неба летели журавли, и лес оглашался пением птиц. О молодость! О весна! О Россия!
Федор Иванович потерял папиросы и рассердился.
В моем доме, в лесу, у самой речки, пахло сосной. В большой комнате - мастерской - шипел самовар… Деревенские лепешки, ватрушки, пирожки… А в окна видны были горящие на солнце сосны, проталины и лужи у сарая. Куры кудахтали - весна, весна…
Герасим принес в корзине уток. Объяснял Федору Ивановичу, что утки эти не домашние, а помесь дикой с домашней. Эта орет, а на домашнюю сегодня не возьмешь…
К вечеру, на берегу разлившейся реки, в кустах, расселись охотники. А в воде, недалеко от берега, поставили кружки, у которых плавали привязанные за лапу утки и орали во все горло. Селезни дуром летели на утиный призыв. Их тут и стреляли.