- Где же, - говорит, - Федор Иванович, нам слышать вас.
- Да вот эти-то слушают меня, - показал он на Бахрушина.
И Федор Иванович из своего сюртука вынул книжечку и написал: «Выдать в кассе театра ложу Макару Васильеву. Ложу 3-го яруса».
- Вот тебе - послушаешь.
«Э… - думает Бахрушин, - к народу подвертывается».
И говорит Шаляпину:
- Зря это ты, Федор Иванович, чего он поймет. Дал бы лучше трешницу.
После бани Шаляпин ехал домой. Заезжал к Филиппову и покупал баранки, калачи, у Белова - два фунта икры салфеточной. Сидел за чаем в халате. Калачи, баранки клал на конфорку самовара, пил чай, выпивал весь самовар и съедал всю икру.
Мы с Серовым удивлялись, как это он мог съесть один два фунта икры.
- Знаешь ли что, люблю я баню. Ты бы, Константин, сделал бы мне проект бани. Я бы здесь построил в саду. Полок нужен высокий. В Сандуновских банях не жарко. В Казани были бани у Веревкина. Деревянные, понимаешь. Там, бывало, как поддашь, так пар-то во всю баню, так прямо жжет. А здесь и пару нет. Люблю я баню. Замечательная штука. Все из тебя выходит. И вино и всякая тяжесть. Ведь как себя чувствуешь легко. Во всем какая-то лень отрадная. Если б я не пел, то пошел бы в банщики.
Шаляпин и здесь, в Париже, говорил мне:
- Вот хочу у себя в доме здесь на дворе баню сделать. Да как? Здесь ведь бревен-то нету, а надо деревянную. Каменная - это не баня. Нет сосны-то нашей.
- Можно из Латвии привезти, - сказал я.
- Привезти, а что это будет стоить? Нет уж, должно быть, без бани придется жить, а баня ведь необходима «…»
А вот и не пришлось.
Умер Шаляпин
Умер Шаляпин. Как горько и как неожиданно! Умер посланный на землю любимец Аполлона. Великий артист, певец и художник. Солнечное озарение, которое было в театре, слава России!
Мы все помним дивные образы, которые создавал талант этого гениального артиста. Создавал в недосягаемом совершенстве.
Я помню его юным богатырем. Какой силы жизни был этот человек! При мне зрела быстро его творческая сила. Я никогда не видал более веселого и жизнерадостного человека.
С самого начала его артистической карьеры мне пришлось быть с ним почти неразлучным как в театре, так и в жизни. Он сделался приятелем и моих друзей-художников - Серова, Врубеля, Поленова - и моих друзей-охотников, которых я описывал в моих рассказах.
Шаляпин часто гостил у меня в деревне во Владимирской губернии. Веселое было время! Мы ездили на мельницу, на озеро, по реке, жгли костры ночью в лесу, ловили рыбу, и художник Серов часто бывал с нами.
Шаляпин любил купаться и великолепно плавал. Мельник Никон Осипович тоже огромного роста и богатырского сложения, добрый старик, очень любил Шаляпина.
Мельница была бедная, а Никон Осипович ранее был старшиной в селе и пел на клиросе. Приезжая на мельницу, я ставил палатку на лужке у реки. Вот в этой палатке мы и жили. Слуга у меня был Василий Княжев - серьезный человек, рыболов и бродяга.
Серов не был охотником, но любил ездить в моей компании и любил Шаляпина. Серов был большой юморист и часто переходил с Шаляпиным на «вы», когда Федор Иванович увлекался в рассказах.
У столика на столбиках стоял самовар, закуски. Ольха отражалась в кристальной воде. Где поднималась насыпь, высился огромный, как гребень, еловый лес. Шумели колеса мельницы, летали стрижи, бороздя тихую, как зеркало, воду крылышками.
Шаляпин, поймав большого шелеспера, весь бледный, дрожащими от волнения руками хотел посадить его в сажалку. Но шелеспер, выскользнув из рук, ушел в воду, Шаляпин бросился за ним в омут и, вынырнув, кричал, глядя на меня:
- Это что же у тебя какие сажалки! Черт его теперь поймает.
- Трудно вам его будет поймать, - сказал Серов, смеясь.
Шаляпин вылезал на берег расстроенный, весь в тине.
- Ну и горяч ты, парень, - говорил Никон Осипович.
Шаляпин снимал мокрое платье, а Василий Княжев стаскивал с него сапоги.
Никон Осипович принес новую рубаху, портки, валенки. Шаляпин все-таки был не в духе и продолжал повторять:
- Как он у меня выскочил. У тебя же дыра мала в сажалке.
- Успокойтесь, Федор Иванович, - говорил Серов.
- Да чего же, - сказал Княжев, - еще пымаете.
Шаляпин понемножку пришел в себя. Пил чай у столика с Никоном Осиповичем. Закусывал и все же немножко негодовал, как будто мы были виноваты, что у него выскочил шелеспер.
На другой стороне реки против палатки и столика я и Серов писали с натуры на холсте. А Шаляпин с Никоном Осиповичем потчевались за столиком. Пили водочку, и Никон Осипович пел Шаляпину «Лучинушку», и Шаляпин ему подпевал. А потом ушел в палатку и спал до вечера. Никон Осипович подошел к нам:
- Эх, - сказал, - ну и парень хорош Шаляпин, только горяч больно. Казовый парень. Выпили с ним - согреться, конечно, он меня и спрашивает: «Спой-ка, - говорит, - песню, каку знаешь, старую». Я ему «Лучинушку» и пою, а он тоже поет.
- А как же, ведь он певчий, - сказал я.
- Э!… То-то втору-то он ловко держит. Ну и голос у него хорош, мать честная, вот хорош. Так вот прямо в нутро идет. Так пою я, не сдержался, плачу… Смотрю-ка, гляжу - и он плачет. Вот и пели. Ишь чего - певчий! Где же он поет-то?
- В театре, - говорю.
- А жалованья-то сколько получает?
- Сто целковых за песню получает.
Никон Осипович пристально посмотрел на нас с Серовым и сказал рассмеявшись:
- Ну, полно врать.
Шаляпин показался у палатки и смотрел, как Василий Княжев варил уху, и говорил:
- Чего тужить, Федор Иванович. Ведь шелеспер рыба дрянь, скуса нет. У нас здесь налимы, окуни - это уха.
- Шелеспер-то не дурак, - сказал Серов.
- Ты знаешь ли, Константин Алексеевич, - кричал Шаляпин через реку. - Вот здесь вот, у леса, я построю себе дом.
- Это казенный лес, тебе не дадут здесь построить.
- То есть почему же это, позвольте вас спросить?
- Потому что не дадут: казенную землю купить нельзя.
- Слышь, Никон Осипыч, ведь это жить так нельзя! Позвольте, - обратился опять к нам Шаляпин, - я подам на высочайшее имя прошение.
- Царь не имеет права поступить не по закону.
- Антон! - крикнул он Серову. - Ты слышишь, что Константин говорит?
- Константин прав, - сказал Серов.
- Ведь это черт знает что такое. В этой стране жить нельзя.
- Арендовать можно, - сказал Василий Княжев.
- Арендовать я не желаю. Потом отберут.
И Федор Иванович опять сердился, скинул валенки, портки, рубашку и полез купаться.
- Вы опять за шелеспером? - спросил Серов.
Переплыв реку, Шаляпин вылез и подошел к нам. Смотрел, что мы написали.
Освещенный заходящим солнцем на фоне зеленой ольхи, он был торжественно-прекрасен.
Могучая фигура, дивной красоты сложение!
И он умер. Умер.
Где найти слезы, чтобы выплакать горе…
[Приложение к воспоминаниям о Ф. И. Шаляпине]
Ф. И. Шаляпин
К. А. Коровин[392]
(К его юбилею)
Было это в Нижнем Новгороде, в конце прошлого столетия, когда мне везло на знакомства. Служа в опере, я встретил там С. И. Мамонтова и много других замечательных людей, оказавших впоследствии большое и благотворное влияние на мое художественное развитие. Был обед у госпожи Винтер, сестры известной в то время певицы Любатович, певшей вместе со мною в мамонтовской опере. За столом, между русскими актерами, певцам и музыкантами, сидел замечательный красавец француз, привлекший мое внимание. Брюнет с выразительными, острыми глазами под хорошо начерченными бровями, с небрежной прической и с удивительно эффектной шелково-волнистой бородкой в стиле Генриха IV.
«Какое прекрасное лицо! - подумал я. - Должно быть, какой-нибудь значительный человек приехал на выставку из Франции». За столом он сидел довольно далеко от меня и о чем-то беседовал со своей соседкой. Речи его мне не было слышно. И вот в тот момент, когда я хотел спросить, кто этот интересный француз, я услышал, как настоящим российским диалектом он обратился к кому-то с просьбой передать ему горчицу. Удивился и обрадовался я, что этакий красивый человек тоже вдруг русский.