Феодосия Петровна была вспыльчива и сурова, детей не баловала, а за провинности — пребольно секла. Но именно с матерью — строгой, но прекрасной — была связана вся жизнь Константина. Маленькому Костиньке мать читала вслух по вечерам — сначала по-русски, потом по-французски. Такое чтение вслух относилось к разряду развлечений, но у Константина со временем появилась и «работа» — Феодосия Петровна учила его по тем самым своим институтским тетрадкам. А в 1841 году, уже десяти лет от роду, Константина отдали в Смоленскую гимназию.
К этому времени Николая Борисовича Леонтьева уже не было в живых — он долго болел и ушел из жизни в декабре 1839 года. Константин смерти отца почти не заметил. Мальчику запомнилась только бедная риза приходского священника на похоронах, сшитая из разноцветных шелковых треугольников… Хоронить Николая Борисовича повезли в Мещовский монастырь его сестра и одна из дочерей, остальные, в том числе Феодосия Петровна, на кладбище вовсе не поехали. Смерть барина из флигеля не вызвала в семье горечи утраты.
Пристраивала своего младшенького Феодосия Петровна сама. Она отправила его в Смоленск под присмотр своего брата, Владимира Петровича Карабанова. Не случайно мотив жизни у родственников присутствует в романе «Подлипки» — Володю Ладнева, тоже в десять лет, забирают из дома, дорогого ему с раннего детства, из Подлипок (прототипом которых явно было Кудиново), к дяде. Реальный дядя, как и дядя из романа, был богат (ему принадлежало несколько имений под Вязьмой), имел звание генерал-майора, у него был единственный сын от первого брака, старше Константина. Феодосия Петровна надеялась, что брат поможет Константину встать на ноги. К сожалению, этого не произошло: Владимир Петрович скоро, Великим постом, умер. Константин закончил учебный год и уехал на лето в Кудиново.
Впрочем, вторая жена умершего Карабанова, Анна Павловна (в девичестве — Охотникова), овдовев, не отвернулась от родственников мужа. У нее не было своих детей, зато были добрый нрав, время и некоторые средства, чтобы помочь Константину. В имении Спасское-Телепнево, владеть которым после смерти дяди стала его вдова, Константин и Феодосия Петровна гостили каждый год. Располагалось имение в 90 верстах от Кудинова. Следующую зиму Константин провел в петербургском доме Охотниковых, летом же 1843 года стал усиленно готовиться к поступлению в Дворянский полк. Конкурсный экзамен он выдержал успешно.
Учился Константин хорошо, аскетический кадетский быт обладал в его глазах определенной романтикой — он любил форму, ему нравились желтые погоны без просветов на плечах, слаженность движений во время строевых смотров. Когда кадеты запевали песню полка — «Братья! Все в одно моленье / Души русские сольем…» — подросток замирал от восторга. Мечтая, он представлял себя молодым генералом в орденах — чем-то похожим на портрет дяди в материнском кабинете. Но плохо отапливаемые казармы, сырой питерский воздух привели к тому, что Константин стал кашлять. Кашель к весне усилился, и Феодосия Петровна встревожилась: не чахотка ли?
Это слово воспринималось тогда как смертный приговор. В результате в 1844 году — как раз перед тем, как кадеты должны были выехать в летний лагерь (чего мальчик ждал с нетерпением) — Леонтьев был уволен из полка по болезни.
Кудиново после возвращения из Петербурга показалось Константину особенно родным и близким. Длинная аллея, ведущая к дому полиняло-желтого цвета, двор, окруженный стрижеными акациями, подросший серебристый тополь, посаженный в год его рождения, заставили радостно биться его сердце. «Все, что двигалось и дышало здесь, плакало и веселилось, — дорого мне» — такие слова о родном имении вложил Леонтьев в уста Володи Ладнева, в котором легко угадывается он сам. «В Подлипках… — казалось Володе Ладневу, — никто не страдает — все цветет и зеленеет; лай собак, пение петухов, шум ветра многозначительнее, не такие, как в других местах; мужички все, встречаясь, улыбаются, собаки знают меня, и умирать там, должно быть, легче, чем где-нибудь в другом месте!»[24]