К. Н. мучило не только предчувствие мировой смерти, но и предчувствие личной смерти. Особенно мучительное предчувствие было у него при переходе к девяностым годам. Он принимает тайный постриг частью от предчувствия близкой смерти, частью для того, чтобы создать в своей жизни крупный переворот и этим оправдать своё предчувтвие крупного события всей жизни. "Если не смерть близится, - пишет он Александрову, - то надо ждать какой-то новой, {тяжёлой и значительной} в моей жизни перемены. Уже признаки {начала конца} и обнаружились один за другим". У него было могущественное жизненное противление смерти. Перед смертью, мечась в жару, в полусознании, в полубреду, по рассказу Вари, он то и дело повторяет: "Ещё поборемся!" - и потом: "Нет, надо покориться!" - и опять: "Ещё поборемся!" - и снова: "Надо покориться!" Монах-аскет, К. Н. любил жизнь, был влюблён в её пышное цветение. И ему трудно было примириться со смертью. Эта непримирённость чувствуется в бесконечно печальных словах, в которых он описывает впечатление от могилы о. Климента Зедергольма и которыми он кончает книгу о нем: "Вечером на Распятии горит лампадка в красном фонаре, и откуда бы я ни возвращался в поздний час, я издали вижу этот свет в темноте и знаю, {что такое там, около этого пунцового сияющего пятна}... Иногда оно кажется кротким, но зато иногда нестерпимо-страшным во мраке, посреди снегов!.. Страшно за себя, страшно за близких, страшно особенно за родину, когда вспомнишь, как мало в ней таких людей и как рано они умирают, не свершив и половины возможного". Религиозный путь К. Н. не освобождал его от страха. Благодатной примиренности не наступило. Религиозная судьба К. Н. трагическая и страдальческая. Религиозная проблема его жизни не разрешима теми средствами, которыми он хотел её разрешить. Он был мучеником переходной религиозной эпохи. Всей судьбой своей он дает материал для решения религиозно-философских проблем, но сам он не решает этих проблем. Он многое почувствовал раньше других. Этот "реакционер" был очень чуток к подземным гулам надвигающегося грядущего. Но сознание его было подавлено страшными кошмарами.
Был ли К. Леонтьев мистиком? Я думаю, что нет, если употреблять слово это в строгом смысле. Во времена К. Н. не стояла ещё ясно перед сознанием проблема мистики как особой сферы духовной жизни. Слово "мистический" употреблялось в смысле почти тождественном со словом "религиозный". Сам К. Н. часто употребляет эпитет "мистический" и связывает с ним для себя что-то ценное и положительное. Но ничего специфического он с этим словом не связывает, оно было для него тождественно со словом "религиозный" и противополагалось рационализму, материализму и т. д. Путь самого К. Н. не был мистическим путем. Он совершенно не был начитан в мистической литературе, и нет никаких свидетельств о том, чтобы он прибегал к мистической практике как особого качества духовному пути. Он никогда не говорит о возможности мистических созерцаний иных миров. Для этого сознание его было слишком трансцендентным. Он не переживал в глубине близости Бога и человека, Бога и мира. Он всегда испытывал ужас тварности. Но мистика в более точном и определенном смысле слова всегда есть имманентность Бога человеческому духу. Мистика - глубоко сокровенна, она всегда есть достояние внутреннего человека. Состояния, которые переживал К. Н., могут быть названы исключительно трансцендентно-религиозными, а не имманентно-мистическими. Самая религиозность его имеет ветхозаветную окраску. Но элементы ветхозаветные в христианстве - наименее мистические. К. Н. - религиозная натура, и религиозность его страстная и напряженная, но он не был мистически одарен. В жизни К. Н. мы не видим мистических явлений. Его религиозная жизнь - трагична, но открыта и ясна во всех своих страстных противоречиях. Он очень отличался от Вл. Соловьёва, который был мистически одарен, но, может быть, менее страстно религиозен. К. Н. считал полезным всякий мистицизм, но сам мистическим путем он не идет. Он был слишком эстетом, чтобы быть мистиком. Он созерцает красоту мира, но не созерцает божественных тайн мира. К миру он может подходить исключительно натуралистически и эстетически. В религиозных путях своего спасения он исключительно уходит от мира, бежит от мира. Он не знал мистического преодоления дуализма в божественном единстве. Он не умел религиозно вернуться в мир. Он не хотел понять, что как бы ни были пессимистичны наши предчувствия будущего, все {силы нашего духа} должны быть направлены на осуществление Царства Божьего в мире, правды Божьей в жизни.
В заключение нужно сказать, в чем была сильная и положительная сторона К. Леонтьева и в чем слабая и отрицательная его сторона. К. Н. был благородным аристократическим мыслителем, защищавшим неравенство и иерархический строй во имя высших качеств культуры и красоты жизни, а не во имя каких-либо своекорыстных интересов. С практическими реакционерами он имел мало общего и совсем для них не нужен. В жажде равенства, охватившей мир, он почуял и пытался раскрыть дух антихриста, дух смерти и небытия. В этих мыслях своих он остался одинок. Восприняли его внешнюю "реакционность", но не восприняли его прозрений будущего. Он задолго до Шпенглера понял роковой переход "культуры" в "цивилизацию". Не только писаниями своими, но и всей жизнью своей и всей судьбой своей он остро ставит вопрос об отношении христианства к миру, к истории, к культуре. Но он не решил этих вопросов, он остался в трагическом дуализме, язычество и христианство остались в нем раздельными, но сосуществующими. В самом язычестве К. Н. было много не преодоленного ещё позитивизма. В чем была причина его религиозной неудачи? Он отрицал гуманизм, и в этом была своя правда. Но он также отрицал человека, религиозно отрицал, и в этом был его провал. Для него христианство не было религией Богочеловека и Богочеловечества. У него был монофизитский уклон. Он бежал от человека как от греха и соблазна, от человека в себе. Он хотел истребить в себе человеческое, и потому человеческое осталось в нем как его исконное язычество, противящееся христианству. Вот почему не мог он вступить на путь религиозного творчества. Но одним охранением нельзя остановить процесс мирового разложения. Лжи вырождающегося гуманизма должно быть противопоставлено положительное религиозное откровение о человеке. Религиозная трагедия К. Леонтьева нас этому научает. Делать программу из "реакционности" К. Леонтьева в наши дни вредно и неумно. К. Леонтьев не годен для общего употребления. Он не может быть "демократизирован" во имя "правых" интересов. В мире должен происходить не только процесс разложения и умирания, но и процесс религиозно-творческий. "Афонское", "филаретовское", "оптинское" православие не разрешило религиозной драмы К. Леонтьева. В религиозном сознании К. Н. не было ответа не религиозную проблему космоса и человека. Он искал личного спасения, но не искал Царства Божьего.
К. Леонтьев остается живым и для нашего времени, для нашей религиозной и социальной мысли. Он живет в современных религиозно-философских течениях. Он действует в высшей степени возбуждающе на мысль, дает духовные импульсы. К. Леонтьев не может и не должен быть учителем, но он - одно из самых благородных и волнующих явлений в русской духовной жизни.
Библиография к книге Н.А. Бердяева "Леонтьев"
Подробная библиография о К. Леонтьеве составлена А. Коноплянцевым, и её можно найти в сборнике "Памяти Константина Николаевича Леонтьева" (СПб., 1911). А. Коноплянцев приводит как полный перечень написанного Леонтьевым, так и статей о нём, в которых Леонтьеву посвящено хотя бы несколько строк. Я укажу только самое основное и существенное, не претендуя на полноту. Основным источником являются {девять} томов {Собрания сочинений К. Леонтьева}. Должно быть, было {двенадцать} томов, но три тома, в которых должна была быть собрана переписка, не вышли. Из произведений самого Леонтьева, не вошедших в Собрание сочинений и изданных отдельно, большое значение имеют: "{Отец Климент Зедергольм. Иеромонах Оптиной Пустыни}" (1908), "{Отшельничество, монастырь и мир}. Их сущность и взаимная связь (четыре письма с Афона)" (Сергиев Посад, 1913), "{К. Леонтьев о Владимире Соловьёве и эстетике жизни} (два письма к о. И. Фуделю)" (книгоизд. "Творческая мысль", 1912). Центральное значение имеют статьи, собранные в 5-м, 6-м и 7-м томах под названием "Восток, Россия и славянство", раньше изданные отдельно в двух томах. Очень важны для характеристики Леонтьева его письма. Письма полностью ещё не собраны и не изданы. Наиболее существенны его письма к Губастову, к А. Александрову и Розанову. Письма к Александрову изданы отдельной книгой: {Анатолий Александров}. "{Памяти К. П. Леонтьева. Письма К. Н. Леонтьева к Анатолию Александрову}" (Сергиев Посад, 1915). {Письма к Губастову напечатаны, в} "{Русском обозрении}" (1894, кн. 9, 11; 1895, кн. 11, 12; 1896, кн. 1, 2, 3, 11, 12; 1897, кн. 1, 3, 5, 6, 7). {Письма к Розанову напечатаны в} "{Русском вестнике}" (1903, кн. 4, 5, 6). Очень интересно для характеристики религиозной психологии Леонтьева "{Письмо о вере, молитве, о немощах духовенства и о самом себе}", написанное студенту Московского университета и напечатанное в "Богословском вестнике" (1914, №2). {В} "{Русской мысли}" (1916, март) напечатаны {письма Леонтьева к Залюраеву} со статьей Замораева о Леонтьеве. {В} "{Русской мысли}" (1915, сентябрь) напечатана статья Леонтьева "{Несколько воспоминаний и мыслей о покойном An. Григорьеве}", которая представляет письмо к H. H. Страхову.