Константин Дмитриевич Ушинский происходил из малороссийских дворян древнего рода. Отец его, Дмитрий Григорьевич, был человек образованный для своего времени; он окончил курс в Московском университетском благородном пансионе, т. е. лучшем по тому времени среднем учебном заведении в России. Сначала находился на военной службе и принимал участие в войне 1812 года. Потом вышел в отставку, поселился в Новгород-Северске Черниговской губернии и зажил мирной обывательской жизнью, вступив в брак с дочерью местного капиталиста, урожденной Капнист.
От этого брака в 1824 году родился Константин Дмитриевич. Ласково приняла его жизнь. Ни строгих взысканий, ни домашних дрязг, ни нужды не испытал он в детстве. Невелико было состояние его отца, заключавшееся в сотне десятин земли и 30 крепостных; тем не менее, он был самым видным лицом среди новгород-северских дворян как по уровню образования, так и по складу домашней жизни. Об этом, между прочим, можно судить уже по тому, что у него была хорошая библиотека, им самим составленная.
Усадьба Дмитрия Григорьевича примыкала к городской черте. Дом его, устроенный на широкую барскую ногу, находился на окраине города, на высоком берегу Десны, откуда открывалась роскошная панорама на много верст кругом. Привольно размещалась там барская усадьба с ее разнообразными постройками, большим двором и прекрасным фруктовым садом.
Особенно счастливо провел маленький Ушинский первые одиннадцать лет своего детства, пока была жива его мать. О ней он сохранил на всю свою жизнь трогательно-нежные воспоминания. Есть полное основание полагать, что мать сама руководила первоначальными его занятиями и сумела вложить при этом в сына замечательно прочные задатки именно воспитывающего обучения, дав ему прекрасное направление в этом отношении, пробудив в нем любознательность и пытливость, любовь к чтению. Библиотека же отца представляла широкую возможность для этого, и любознательный мальчик с малых лет свободно пользовался ею. О влиянии матери его как воспитательницы можно судить, между прочим, и по той высокой и почетной роли, которую впоследствии отводил Ушинский женщине вообще и матери в особенности как учительнице детей.
Отец Ушинского, овдовев в 1835 году, вступил во второй брак с урожденною Гербель, сестрою генерала Гербеля, управлявшего Шостенским пороховым заводом.
Это еще более расширило и без того довольно значительные родственные связи Дмитрия Григорьевича. В 1840 году он занял должность уездного судьи в Новгород-Северске и пользовался среди местного населения большим уважением как человек умный, нелицеприятный, бескорыстный.
Как ни значительна была перемена, происшедшая в семье маленького Ушинского, она, однако, не отразилась на нем неблагоприятными последствиями. Вскоре после смерти матери он поступил в новгород-северскую гимназию и был так удовлетворительно приготовлен, что выдержал экзамен прямо в третий класс. Судя по той горячей любви, с которою Ушинского вспоминал всегда о своей семье, судя по его вере в благотворное влияние ее на ребенка, – можно с уверенностью сказать, что в лице мачехи он нашел друга, заменившего ему мать. Тот идиллический взгляд на семью, который Ушинский сохранил до смерти, несомненно был почерпнут им в своей родной семье.
Отцовский хутор и гимназия находились на противоположных концах Новгород-Северска; их отделяло расстояние не менее четырех верст. Но, с первых же дней поступления в гимназию и до окончания ее, Ушинский обязательно пешком совершал этот путь, в общей сложности около восьми верст. Ему чрезвычайно нравилась дорога по крутому, живописному берегу Десны, через громадный овраг, отделявший хутор от города. Отправляясь в гимназию, он обыкновенно так торопился, что не всегда даже успевал напиться дома чаю и закусить. Наоборот, если непогода, распутица, жестокий холод или другие какие-либо обстоятельства удерживали его в городе на несколько суток, – он до слез тосковал о своем хуторе.
Любил также Ушинский и свою гимназию, любил товарищей. В третьем классе, куда поступил одиннадцатилетний Костя, как на подбор были великовозрастные ученики, притом преимущественно из среды малосостоятельной, не дворянского происхождения. Это, однако, не помешало мальчику-Ушинскому сблизиться со своими товарищами, бывшими уже в юношеском возрасте. Вскоре он так полюбил их, что за удовольствие считал бывать у них. Если ему случалось не успеть дома позавтракать, – он забегал по пути к своим беднякам-товарищам, радушно делившим с ним свою скудную хлеб-соль. Бедная обстановка в семьях большинства товарищей, их скудный образ жизни, их воззрения и привычки были своего рода новой школой для Ушинского. И эти уроки очень пригодились ему впоследствии, в пору студенчества.
С точки зрения нынешнего педантичного педагогического шаблона, направленного на то, чтобы взвесить, измерить и высчитать каждый шаг, каждое движение учащегося, – можно прийти в ужас от тех порядков, которые царили в новгород-северской гимназии. Между тем по тогдашнему времени гимназия эта считалась одною из лучших, да и в действительности была не слишком дурна, если судить о ней не по внешним только признакам, а по окончательным результатам гимназического образования, – по тому направлению и нравственной закваске, которую она давала своим питомцам.
Сначала – о внешней стороне гимназической жизни.
В новгород-северской гимназии, когда обучался в ней Ушинский, не было даже намека на то, что называется воспитательной частью, воспитательным дозором. Интерната при гимназии не существовало. Учащиеся, в количестве около 400 человек, жили в городе, где кто желал. Находясь под некоторым надзором в стенах гимназии, во время уроков, учащиеся вне гимназии были вполне предоставлены самим себе. Это давало широкий простор тому, что называется “школьничаньем”, которое принимало иногда и не совсем симпатичный характер.
По соседству, например, с гимназией был большой фруктовый сад. Забираясь туда целыми толпами, гимназисты производили порою в нем большие опустошения. Когда же разливались по соседству с монастырем большие лужи, гимназисты устраивали на них целые флотилии, сооружая плоты из досок монастырской ограды. Словом, соседство гимназии с мирной монашеской обителью было во всех отношениях неудобно для последней, и монашествующей братии частенько приходилось быть в неприязненных отношениях с шаловливыми и свободолюбивыми школярами.