10. Философия катастрофы
Неоплатонизм был последним словом античной философии и доминирующим направлением в языческойинтеллектуальной культуре Римской империи III–V веков, оказавшим христианству существенное сопротивление, но при этом предоставившим ему чрезвычайно развитый понятийный аппарат, необходимый для изложения христианских догматов.
Менее разработанными в философском плане, но весьма популярными в эту эпоху среди образованных язычников были уже упомянутые религиозные школы эпикуреизма, стоицизмаи гностицизма. В отличие от созерцательного неоплатонизма всем этим направлениям было свойственно катастрофическое видение мирового процесса, что будущие историки будут объяснять социально-психологической атмосферой веков «упадка и разложения Римской империи».
На самом деле все эти религиозно-философские направления имели довольно глубокие корни на протяжении всей античной истории, но другой вопрос, что именно в это время они стали своего рода интеллектуальной модой.
Эпикуреизм происходит от своего основателя, греческого философа Эпикура (341–271 до н. э.), который в 306 году до н. э. организовал свою школу в одном афинском саду, после чего она получила характерное название Сад. Эпикур был сторонником атомистической онтологии, наделившим атомы свободным движением, чем он отличался от других атомистов. Поскольку все существо человека состоит из атомов, то с их распадом наступает его абсолютная смерть, что не должно волновать человека, а должно научить его любить жизнь, какая она есть и наслаждаться каждым мгновением, хотя и не без меры, потому что неумеренность в удовольствиях может принести к страданиям не меньшим, чем отсутствие удовольствия. Эпикуреец должен пребывать в состоянии атараксии (невозмутимости), а полноценное наслаждение он может получить только в изучении природы. Самый известный из эпикурейцев умер еще в I веке до н. э., это ученый Тит Лукреций Кар (95–55 до н. э.), автор поэмы «О природе вещей». В первые века эпикурейская философия больше не развивается как теория, но ее установки находят своих приверженцев, как нетрудно догадаться, из числа жизнелюбивой аристократии.
Значительно более популярной и развитой во всех отношениях была во многом противоположная эпикурейству философская школа стоицизма, основанная в 300 году до н. э. греком Зеноном Китионским (334–262 до н. э.) в одной афинской галереи, иначе называемой портиком (греч,атоа), где Зенон впервые выступил с философской речью, почему сама школа получила название Портик (Стоя). С точки зрения стоицизма основу мироздания составлял вечно активный Огонь-Логос, ассоциируемый с Зевсом, который приводит в движение пассивную материю своими искрами-логосами, также именуемыми «сперматическими логосами». В стоической концепции весь мир существует в режиме циклического усиления и ослабления этого мирового Огня-Логоса, поэтому данная фаза истории означает не более чем промежуток между одной и другой вспышкой этого космического Огня, в которой погибнут все живые существа, представляющие собой не более чем эти самые искры-логосы. Как и эпикурейцы, стоики призывали жить согласно с природой, но только их видение мира было не таким «либеральным» и радостным, как у эпикурейцев, а весьма «тоталитарным» и трагическим. Счастье и наслаждение в этом мире, со стоической точки зрения, в принципе недостижимо, но зато можно прийти в более-менее уравновешенное состояние безразличия и апатии (бесчувствия), которое может быть наиболее адекватно наблюдаемому миру. В отличие от эпикурейцев, стоиков волновали социально-политические вопросы, но исключительно в плане организации наиболее оптимального порядка для жизни, «полиса разумных существ», иначе называемого «космополисом». Если философ достигает состояния апатии и при этом может познавать окружающий мир, различая в нем истину и ложь, добро и зло, то это единственное реальное счастье, которое можно достичь в этом тревожном мире. Поскольку же все люди — это «сперматические логосы», которые вышли из мирового Огня-Логоса и в него вернутся, то над жизнью человека довлеет абсолютный рок и все в этом мире предопределено. Важно отметить, что стоики II–I веков до н. э. (Панэтий, Посидоний) пытались влиять на политическую жизнь и даже выдвинули идею исторической миссии Рима, по которой постоянно расширяющаяся Империя призвана была вернуть весь мир к первозданному «золотому веку», известному по языческой мифологии и утопии Платона, и эта идея повлияла на таких столпов римской политической мысли, как Полибий и Цицерон. Тот факт, что эта идея явно противоречила изначальной трагической стоической онтологии, говорит лишь о том, что, как и во всех подобных философских направлениях, в стоицизме были разные тенденции, — сколько бы люди ни отворачивались от проблем этого мира в эпикурейской атараксии или стоической апатии, они все равно хотели его изменить. В I–III века стоицизм обретает новое дыхание на римской почве и становится одним из главных врагов христианства. К римским стоикам относятся такие имена, как Сенека, Гиерокл, Музоний Руф, Эпиктет и, наконец, сам император Рима — Марк Аврелий Антонин (правил в 161–180 гг.), который именно в силу своего стоицизма оказался страшным гонителем христианства.
Самым агрессивным конкурентом христианства среди интеллектуалов было учение гностицизма, представленное в таком большом количестве различных вариаций, что изложить это учение в двух словах практически невозможно.
Гностицизм возник во II веке как совокупность различных религиозных сект, находящихся как в оппозиции примитивным народным культам, так и в оппозиции элитарному неоплатонизму и наступающему христианству. Если обобщить учения гностических сект, то из них можно вывести следующие положения: во-первых, существующий мир лежит во зле, потому что он создан злым богом-демиургом, скрывающим от людей истинное светлое бытие (плерома), с которым он по разным причинам находится в конфликте; во-вторых, истинное светлое бытие, скорее всего, представлено другим, истинным богом, который пытается проникнуть в этот мир и совершить в нем онтологическую революцию против злого демиурга либо сам по себе, либо с помощью людей, мистически связанных с ним каким-либо образом; в-третьих, спастись из этого мира можно только с помощью мистического знания о лучшем мире, которое скрывает злой демиург и которое можно получить разными магическими способами, но поскольку на это способны только избранные, то в гностическом космосе существует очень жестокая иерархия незнающих и знающих людей, то есть гностиков, достойных спасения.
К этому нужно добавить, что все гностические системы для объяснения логических и моральных противоречий своего учения все время усложняли свою картину мира, вводя новые уровни и новых богов, создавая фактически новую мифологию, включающую в себя элементы самых разных религий.
Если прямой противоположностью эпикуреизма был стоицизм, то прямой противоположностью гностицизма был неоплатонизм, так что даже главный неоплатоник Плотин написал против гностиков целый трактат, с некоторыми положениями которого вполне мог бы согласиться любой христианский богослов. У неоплатонизма и христианства была одна общая деталь: оба учения признавали зло онтологически несуществующим, поскольку бытие и благо изначально тождественны, в то время как гностики само бытие наделяли качеством зла. Однако поскольку бытие неоплатоников от начала и до конца является проявлением божественного сверхбытия Единого, то объяснить феномен зла они практически не могли: если зло онтологически существует, то Единое не благо, а «обманывает» нас, подобно злому демиургу, но если Единое благо, то как тогда объяснить феномены зла в мире, где все является его продолжением? В христианстве этот вопрос решатся очень просто: Бог всемогущ и всеблаг, и сотворенный им мир благ, что отмечает сам Господь в процессе создания этого мира: — «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хороги»(Быт. 1: 3–4), но поскольку созданные Богом личности, то есть ангелы и люди, обладали свободой воли, то они могли отвернуться от Божественного бытия-блага и выбрать небытие-зло, что и произошло в падении главного ангела и в грехопадении Адама и Евы. Неоплатонизм отрицал существование личности и свободы воли и поэтому не мог объяснить возникновение зла.