Но и на станции и на путях всё было иное.
Когда-то оживленная, шумная станция теперь была безлюдна и пуста. Пути захламлены. Вместо могучих красавцев «ИС» и «ФД» по тракционным путям[2] бегали приземисто-длинные немецкие паровозы с тендером, напоминающим понтонную лодку. И с путей доносились не многотонные радостные, бодрые голоса советских паровозов, а заунывные, однотонные гудки немецких «52».
Пальцы сами собою сжимались в кулак. Хотелось скорее, скорее что-то делать, чтобы противостоять врагу, бороться с ним, как борется вся страна.
Заслонов шел, не видя ничего от ненависти.
Он быстро прошел через переезд и вошел на территорию депо. Сердце забилось еще учащеннее, — ведь депо было близкое и дорогое.
Деповская территория оказалась неузнаваемой. При советской власти у Заслонова в депо никто не нашел бы ни одного захламленного угла, всюду была чистота и порядок. А теперь — куда ни глянь — кучи мусора и шлака, а на междупутье валяется разный чугунный и железный лом.
«Вот вам и хваленая европейская культура!» — усмехнулся Заслонов, с огорчением глядя на изгаженное оккупантами депо.
Константин Сергеевич уже подходил к складу, когда из нарядческой навстречу ему показалась странная процессия: впереди шел машинист Капустин с помощником Васей Жолудем, а сзади за ними плелся пожилой немец-железнодорожник с винтовкой за плечами. Это паровозная бригада отправлялась под конвоем в очередную поездку.
«Ага, побаиваются! Не доверяют!» — с удовлетворением подумал Константин Сергеевич.
Когда они поровнялись с Заслоновым, Капустин удивленно вскинул брови, — он никак не ожидал такой встречи.
Через минуту Заслонов ступил в знакомый, полутемный, узкий коридор.
Нарядческая нисколько не изменилась: та же невысокая перегородка, в углу та же печь.
Только за перегородкой вместо одного стола дежурного стояло два — друг против друга.
Слева сидел нарядчик — плешивый Штукель, выслуживающийся у фашистов предатель. А справа — начальник немецких паровозных бригад, пожилой немец с худощавым, сморщенным лицом. Глядя на его кислую физиономию, думалось, что у него вечно болит живот.
Заслонов только хотел обратиться к Штукелю, как сбоку раздалось:
— А-а, господин Заслонов!
Сказано было приветливо.
Заслонов обернулся. Перед ним стоял Генрих Манш.
— Здравствуйте, Генрих Густавович!
— Очень рад видеть вас, господин Заслонов. Вы к нам? — склонил голову Манш.
— Да, я хотел бы служить, — ответил Заслонов.
— Пожалуйте рода, посидите, а я доложу господину шефу.
Манш предупредительно распахнул перед Заслоновым дверь в перегородке. Фашист удивленно воззрился: кто это, перед кем так лебезит переводчик? Тем более, что вид у Заслонова был очень простоватый: поношенная, в нескольких местах прожженная тужурка, мятые брюки и видавшие виды сапоги.
Манш усадил Заслонова на стул, что-то шепнул немцу и убежал к шефу.
Штукель делал вид, что не узнает бывшего начальника, — листал бумаги, лежавшие перед ним на столе, а потом встал с места.
Заслонов не смотрел на Штукеля, но почувствовал на себе его взгляд.
Константин Сергеевич сидел, стараясь казаться спокойным. С безразличным видом смотрел в окно на пробегавшие мимо маневровые паровозы.
Сейчас там, у шефа, решалась судьба его дела. Рушится заслоновский план или нет? Своя личная судьба его не волновала. Не арест пугал его, а то, что, в случае ареста, он не сможет выполнить своего слова, данного партии и правительству.
Манш вернулся от шефа очень скоро.
— Прошу вас, господин Заслонов! — позвал он, широко открывая дверь из нарядческой.
Константин Сергеевич не спеша шел вслед за ним по коридору. Вошли в кабинет шефа. За большим письменным столом сидел человек лет тридцати пяти, типичный немец: белокурый, с голубыми глазами.
— Вы начальник депо Орша, инженер Сацлоноф? — спросил он, с любопытством глядя на Заслонова.
Константин Сергеевич без перевода понял вопрос:
— Я, я.
Шеф чуть повеселел: он принял это русское «я» за немецкое «да».
— Вы говорите по-немецки?
— Очень немного. Лучше будет — через переводчика. — посмотрел Константин Сергеевич на Манша.
Шеф продолжал кидать вопросы:
— Вы коммунист?
— Я беспартийный.
— Вы отлично работали у большевиков.
— Я не умею плохо работать.
— Вы получили даже награду? Крест…