Мы видим, таким образом, сущность «умиротворяющей» политики Пуанкаре: Англия и Россия так далеко разошлись уже, что для сохранения Антанты ему с величайшим трудом приходится лавировать между Лондоном и Петербургом, откуда пробуют предложить программу посредничества одновременно во всех столицах, то есть без особого предварительного соглашения с Францией, что приводит Пуанкаре почти в отчаяние. Программа намечает: в интересах охраны безопасности Константинополя (от болгар) сохранение оборонительной зоны под действительным суверенитетом султана, от устья Марицы, включая Адрианополь, к Черному морю; вся остальная часть Европейской Турции должна быть поделена между балканскими союзниками полюбовно, — по крайней мере, русское правительство готово отстаивать максимум возможного в этих пределах. Сообщая об этом русским представителям в европейских и балканских центрах, Сазонов поясняет: «Только быстрое и единодушное согласие держав на эти условия может предотвратить опасность занятия Константинополя союзниками и связанных с этим общеевропейских осложнений… Нельзя упускать из виду (при образовании автономной Албании) необходимость удовлетворить стремление Сербии к выходу к Адриатическому морю. Между Болгарией и Румынией должно быть полюбовно проведено исправление границы, чтобы дать последней справедливое удовлетворение за ее лояльный образ действий во время войны»[29]. Пуанкаре, констатируя отказ от status quo, старается объединить правительства великих держав на общей декларации собственной незаинтересованности, как основе безотлагательного посредничества. Того же хочет Сазонов, опасаясь стремления Австрии к территориальной компенсации, в ущерб Сербии, разумеется. Тем же «очень озабочен сэр Эд. Грэй» и сам Пуанкаре, ввиду чего последний предлагает Грэю и Сазонову немедленно поднять вопрос о посредничестве на условиях: 1) коллективного выступления держав, 2) сохранения полностью суверенитета султана в Константинополе и окрестностях, 3) «изменения национального, политического и административного статута в прочих частях Европейской Турции по областям, на началах беспристрастного уравновешения интересов всех затронутых государств», 4) на конференцию будут приглашены все воюющие государства и Румыния.
В Берлине поняли, по свидетельству Титтони, что выступление Пуанкаре с формулой незаинтересованности исходит от держав Тройственного союза. Австрия заявила, что она против посредничества до тех пор, пока нет просьбы о нем ни от кого из воюющих.
«Я, как сэр Эд. Грэй, очень озабочен по поводу истинных намерений венского кабинета, — телеграфировал 2 ноября Пуанкаре временному заместителю Поля Камбона в Лондон, — по-моему, необходимо было бы английскому правительству, как и нам, заявить, что мы воспротивимся всякому территориальному увеличению какой-либо великой державы… Всякое территориальное увеличение нарушило бы общее равновесие». Пуанкаре, как и Сазонов, согласен на экономические и торговые гарантии в пользу Австрии. 3 ноября турецкий министр иностранных дел обратился к французскому послу в Константинополе Бомпару с заявлением о желательности посредничества великих держав. «Порта, — поясняет Бомпар, — рассчитывает только на державы для предотвращения вступления болгар в Константинополь». Одновременно Турция обратилась с тем же предложением и к другим державам.
4 ноября французский посол в Вене Дюмэн снова настойчиво убеждает графа Берхтольда (министра иностранных дел), что все великие державы должны установить свою территориальную незаинтересованность. «Мне не удалось сломить сопротивление, — сообщает он Пуанкаре, — которое опирается на единодушное настроение этой страны». Нота, врученная Ж. Камбону в этот день в Берлине, также умалчивала о территориальной незаинтересованности, но зато редакцией своей прямо противопоставляла державы Антанты державам Тройственного союза.
Здесь наступает критический момент, вскрывающий наконец всю сложную игру взаимоотношений держав, но прежде, чем перейти к нему, необходимо уяснить политику других участников этой игры.
Еще 21 октября Бенкендорф сообщил Сазонову о происходящей с Грэем перемене, отражающейся пока еще, впрочем, в интимнейших, почти частных, разговорах. Русская патриотическая пресса нападала на Грэя за его политику «обструкции» в Турции против России. Грэй уверил Бенкендорфа, что никакие трудности в Турции не повлияют на его политику — даже опасение раздражить мусульманский мир, — и что он желает лишь, взамен жертв в Турции, уступок в Персии. Однако на следующий день Бенкендорф отмечает, что к положению халифа в Константинополе Грэй сохраняет прежнее отношение; затем Грэй очень много и горячо говорит о реформах даже и в случае победы турок; что же касается территориального status quo, то изменение его в пользу турок Грэй, конечно, тоже исключает. «В обратном же смысле он высказывается менее определенно. Это все, что я могу сказать»[30]. Заслуживает здесь особенного внимания замечание Грэя, касающееся неприкосновенности турецкой территории и турецкого суверенитета: «Так много форм турецкого суверенитета уже изобреталось, что легко на этот счет столковаться». Дилемма в Лондоне, по определению Бенкендорфа, такова: заботливость о халифе в пределах, несовместимых с англо-русским согласием, или же сохранение этого согласия и, следовательно, Антанты в целом с минимальной заботой о халифе, то есть лишь с оставлением последнего в Константинополе.
29
Материалы. C. 293. Там же: «Пуанкаре высказал мне (Извольскому), что обсуждение этой программы с Берлином, до установления полного соглашения по затронутым в ней вопросам между Россией и Францией, ставит его в очень трудное положение и что в момент, когда он только что навлек на себя острое неудовольствие Берлина и Вены своей преданностью принципу согласия с Россией, оно для него особенно чувствительно… Не могу не высказать, что подобные инциденты крайне вредно отражаются на ходе переговоров. Так, по поводу просьбы Турции о вмешательстве он сказал мне, что если мы ведем разговоры помимо него, то и он будет действовать так же».