Упорство Грэя только усилило беспокойство Сазонова[95], несмотря на то что Венизелос, — надо полагать, по совету извне, ибо официально он о телеграмме Сазонова от 2 марта /17 февраля на имя Демидова последним не был извещен вплоть до 5 марта ⁄ 20 февраля, когда состоялось второе заседание греческого совета министров по этому вопросу, а отчасти и вследствие сопротивления, оказанного греческим штабом его проекту, — понизил размер греческого десантного отряда от трех до одной дивизии и «категорически заверил (представителей держав Антанты), что никаких политических видов в Константинополе Греция не имеет и что греческие войска, вступившие в Османскую столицу, тотчас ее покинут, ограничившись посещением храма Св. Софии (!!)»[96].
Насколько серьезное значение придавалось делу в Петрограде, явствует из того, что Сазонов заявил Бьюкенену 6 марта /21 февраля, когда тот, по поручению Грэя, поднял вопрос об участии греков в военных операциях против Турции, «что участие греческих морских и сухопутных сил в операциях у Проливов и в их районе поведет к бесконечным осложнениям и повлечет за собой серьезные последствия», причем сообщил, что царь «заявил уже в самых решительных выражениях, что он ни при каких обстоятельствах не даст своего согласия на какие-либо морские или сухопутные действия Греции в районе Проливов». С своей стороны, Россия соглашалась допустить греческие операции в районе Смирны, но обставляла это согласие четырьмя весьма тяжелыми для греческой «мегаломании», как выражался Савинский, условиями, а именно: 1) чтобы Греция сама предложила свое содействие, а не была к тому приглашена Антантой, 2) «чтобы Греции было дано ясно понять, что, каковы бы ни были результаты операций в Проливах, она не получит каких бы то ни было территориальных компенсаций ни в южной Фракии, ни вблизи Проливов», 3) чтобы военные действия ее были ограничены теми местностями, которые будут установлены начальниками союзных сил, и 4) «чтобы греческая армия ни при каких обстоятельствах не вступала в Константинополь»[97].
Еще раньше, чем эти драконовские условия сделались известны в Лондоне, а следовательно, и в Афинах, отставка Венизелоса стала (все того же 6 марта) совершившимся фактом, так как король отказался одобрить предложенную им операцию, очевидно уже учтя степень решительности русского протеста, а также и то, что ввиду новых успехов России, в особенности на австрийском фронте (уже намечалось взятие Перемышля, последовавшее недели через две, 19/6 марта) после того, как в январе германские войска, казалось, грозили перерезать варшавскую железную дорогу к востоку от среднего Немана, Англия не решится настоять на своем. Известие об отставке Венизелоса, вызвавшее бурное неудовольствие Черчилля уступчивостью Грэя по отношению к России[98], было встречено в русских правящих кругах с удовлетворением. «Временное невмешательство Греции для России выгодно», — написал Николай II на телеграмме Демидова от 6 марта /21 февраля об отставке Венизелоса, в которой он старался успокоить Петроград по поводу возможности германофильского поворота в политике Греции.
Сазонов, с своей стороны, счел необходимым использовать достигнутый им успех. Упомянув о том, что ему «из весьма секретного источника» стало известным, что «греческое правительство занято выработкою проекта будущего международного устройства Константинополя на началах, применявшихся на Крите», он поручил Демидову 7 марта ⁄ 22 февраля осведомить греческое правительство о том, что Россия «не может допустить, чтобы судьба Константинополя и Проливов была решена иначе, как в полном соответствии с жизненными стремлениями русского народа» и что Греция за свое участие в войне с Турцией будет «широко вознаграждена в Малой Азии, но отнюдь не в области, безраздельное господство над которой необходимо для обеспечения нашего права на выход к свободному морю».
95
Его разделяли как Извольский и Демидов, так и кн. Гр. Трубецкой, состоявший посланником в Сербии (см. телеграмму от 4 марта /19 февраля), и Савинский (телеграмма от 6 марта /21 февраля).
96
Телеграмма Демидова от 5 марта ⁄ 20 февраля. В тот же день Венизелос обратился к греческим посланникам в Лондоне, Париже и Петрограде с памятной запиской, сообщенной Драгумисом Сазонову лишь 8 марта ⁄ 23 февраля, то есть уже после отставки Венизелоса, но до образования нового кабинета Гунариса. Текст заявления, представленного Драгумисом, совпадая отчасти буквально с текстом, данным — в выдержке — у Эббота, существенно расходится с последним, так как Эббот не упоминает вовсе о самой существенной стороне телеграммы, а именно об оговорке Венизелоса, что, «не имея политических притязаний на Константинополь и Проливы, мы обладаем там столь крупными моральными и экономическими интересами, что не можем занять позицию незаинтересованности в их режиме», что практически совпадало с идеей «интернационализации» Константинополя.
97
«Вспоминая» о своей дипломатической деятельности в России, сэр Дж. Бьюкенен решительно ни одним словом не обмолвился об этих весьма знаменательных переговорах. Зато он упоминает о том, что «в начале марта Сазонов говорил французскому послу и мне о возбуждении, которое вызывает в стране вопрос о Константинополе, и о необходимости его радикального решения. По его словам, царь чувствовал, что… он должен без замедления узнать у своих союзников, дают ли они определенное согласие на включение Константинополя в состав Российской империи в случае победы». Вслед за тем он рассказывает о получении им 13 марта ⁄ 28 февраля инструкции сообщить «лично царю» о согласии Англии на это его требование.
98
См. упомянутый выше набросок письма его Грэю, в котором содержатся и такие характерные слова: «Если Россия не позволит Греции помочь нам, я приложу все свои силы, чтобы помешать ей завладеть Константинополем».