На территории Дворца также стояли несколько небольших церквей, недоступных для широкой публики[312]. Настоящей дворцовой церковью, с момента реставрации Михаилом III около 864 года, считался храм Богородицы Фаросской («у маяка», который виден и по сей день), выделявшийся не только роскошными декором интерьера (точно описанным одним арабским путешественником), но и ценнейшими реликвиями, каких не было ни в какой другой церкви[313].
Михаил III со своей матерью Феодорой. Миниатюра из мадридской рукописи «Обозрения истории» Иоанна Скилицы (Bibliоteca Nacional de Madrid, Vitr. 26-2). XII в.
Хотя уединенная монашеская жизнь кажется мало подходящей для такого большого города, однако Константинополь, с примерно 320 своими монастырями, имевшими свои церкви, был одним из основных монашеских центров Византийской империи[314]. Монахи представляли собой особый социальный элемент в жизни города – тема, которая для всей византийской эпохи еще не получила обобщающего исследования в Новое время. Впрочем, начало монастырской жизни в городе не восходит, как утверждают легендарные заметки «Патрий», к Константину Великому, а относится только к правлению Феодосия I (379–395). С монастырями были во многом соединены приюты и больницы, например знаменитый госпиталь при монастыре Пантократора (1136 года)[315]. Но в константинопольских монастырях часто – вопреки иному, аскетическому направлению на всем православном Востоке – создавались школы каллиграфии и миниатюры. Особое место здесь занимал Студийский монастырь (основанный во второй половине V века), откуда в IX веке стала распространяться новая форма письма – минускул. Этот монастырь стал образцом для новооснованных обителей в славянском мире благодаря своему скрипторию, а также строгому монашескому уставу[316]. Впрочем, в этом контексте следует упомянуть и обители францисканцев и доминиканцев в Пере-Галате, которые начиная с XIII века внесли значительный вклад в знакомство с латинской литературой и культурой и в их распространение в Константинополе[317]. Следы всех монастырей почти полностью исчезли, хотя некоторые некогда связанные с ними церкви сохранились в качестве мечетей, например Студийская, Пантократор или Паммакаристос.
VII. Интеллектуальный центр: образование и ученость
1. Историческое развитие
Константинополь, несомненно, был ведущим центром образования и науки и в самой Византийской империи, и странах Запада, равно как и в первые века халифата. Но гораздо менее известно, что город получил эту роль лишь в ходе долгого процесса, который шел параллельно другим, уже описанным выше, и был сильно подвержен влиянию политических изменений. Легко забывают, что столица была основана на месте провинциального города Восточной Римской империи, незначительного в культурном отношении. Однако придворная риторика IV века больше не хотела соглашаться с этим фактом и в пышных выражениях присваивала даже самому раннему Константинополю ранг культурной столицы, которой он стал только в более поздние века[318], – чему до сих пор верят многие современные авторы. Нигде, кроме как в области интеллектуальной жизни, традиция не значит так много и новое начало не бывает столь сложным. До 529 года Константинополь находился в тени почтенной Афинской академии, пока Юстиниан не распустил ее, не сумев, правда, переселить в Константинополь трудившихся там преподавателей. Крупные школы и библиотеки по-прежнему находились на Востоке: в Антиохии, Александрии, Бейруте, Кесарии и Газе. Там же находились и богословские школы с их сокровищницами святоотеческой литературы, где разрабатывались основы православного вероучения. С арабским завоеванием эти институции попали под власть халифата и быстро потеряли свое влияние и значение. В результате Константинополь одержал победу без боя. Но момент был не самым удачным для того, чтобы придать перемещенным в столицу музам то значение, которым они обладали на своей древней родине. Военные столкновения на Балканах и в Малой Азии, многочисленные атаки на сам город, безусловно, не могли быть питательной средой для его исключительного культурного развития, которое началось только в середине IX века, когда умиротворение Балкан и успехи против арабов в Малой Азии создали и политические предпосылки для распространения константинопольской городской культуры[319]. Но именно этот подъем показывает, какой духовный потенциал, скрытый, трудно поддающийся исследованию и потому часто просто отрицаемый, все же накопился там за предшествующие столетия.
312
C. Barsanti, Le chiese del Grande Palazzo di Costantinopoli, в: Medioevo: la chiesa e il palazzo, hrsg. A. C. Quintavalle. Parma 2007, 87–100.
313
Ibid.; Magdalino, L’èglise du Phare et les reliques de la Passion à Constantinople (VIIe/VIIIe-XIIIe siècles), в: Byzance et les reliques du Christ, 15–30.
314
G. Dagron, Les moines de la villes. Le monachisme à Constantinople jusqu’au concile de Chalcédoine (451), в: Travaux et Mémoires 4 (1970) 229–276; Hattlie, The Monks and Monasteries of Constantinople ca. 300–850. Cambridge 2007.
315
Gautier, Typicon; The Pantokrator Monastery in Constantinople, ed. S. Kotzabassi, Berlin 2013.
317
Cl. Delacroix-Besnier, Les dominicains et la chrétienté grècque aux XIVe et XVe siècles. Rome 1997, 8–11.
318
Fenster, Laudes, 28–37 (Фемистий), 37–42 (Имерий); G. Dagron, L’empire romain d’Orient au IVe siècle et les traditions politiques de l’hellénisme, le témoignage de Thémistios, в: Trеvaux et Mémoires 3, 1968, 1–242.
319
Lemerle, Le premier humanisme byzantin. Paris 1971, 109–147; D. R. Reinsch, Literarische Bildung in Konstantinopel im 7. und 8. Jahrhundert, в: In I manoscritti greci tra riflessione e dibattito, hrsg. G. Prato, Firenze 2000, 29–46.