— Но я не знаю, где! — закричал Щербатов. — Говорю же: не нашел!
— Для чего же всё-таки искали? — повторил вопрос Тоомс.
Щербатов вздохнул:
— Знал, что приехали эстонцы. Знал, что ищут Константина Якобовича. Хотел помочь. Я же его должником остался.
— Свежо предание, — Понизов осклабился.
— Другого не услышите, — Щербатов закусил удила. — Не из-за креста же в самом деле. Постойте же! Да, конечно, крест с вензелем! — кровь бросилась ему в лицо. Подбежал к столу, схватил лист бумаги, карандаш, верной рукой художника накидал рисунок. Повернул его к Гусевой. — Ну-ка гляньте, может, этот?!
На рисунке был выведен крест с вензелем «кн. В. Щ.»
Гусева смешалась. Подняла испуганное лицо на Тоомса:
— Тоже похож! Ей-богу, похож!
— Что такое «кн. В. Щ.»? — хмуро уточнил Тоомс.
Борода отбросил карандаш:
— Князь Владислав Щербатов. Мой отец. От него ко мне. От меня к Пятсу. Мы в ту ночь с ним обменялись. Он мне свой — как знак. Я ему. Вроде, как похристосовались. Так что, найдем — значит, и я свое фамильное верну.
Понизов помялся.
— Борис Вениаминович! Черт его знает, как получилось… — выдавил он виновато. — Уж больно всё сошлось один к одному!
— Пустое! — суховато извинил Щербатов. — Я уж вычислил квадрат, где в пятидесятых хоронили умерших из судебно-психиатрического отделения. Беда в том, что одному не управиться.
Он достал кальку с размеченными участками. Ткнул.
— Площадь больно велика. Как ни отсекай. Может, организуем через поссовет общественность? Что-то вроде субботника!
Понизов хохотнул.
— Думаете, в районе не откликнутся? — обеспокоился князь.
— Откликнутся, не сомневайтесь. Таких звездюлей наваляют… Как только первый штык в землю воткнется, меня снимут, вас посадят.
Он спохватился.
— Кстати, насчет анонимки… Не приезжали еще?
— Хурадов подходил. Грозился, что какие-то мои старые плиты разыскал. Турнул я его. После звонили из ОБХСС. На той неделе вызывают.
Понизов куснул губу.
— И что думаете?
— Чего думать? Власть вызывает. Съезжу. Мне скрывать нечего. Всё по закону. Время на дворе не прежнее. Не могут ни за что посадить.
У Понизова от такого перла аж морщины волнами заходили по лбу.
— Ни за что не могут. А вот когда есть что, — он пошуршал пальцами, — схавают за милую душу. Послушайте, наивный вы человек. Время, может, не прежнее. Но люди-то точно — те, что и раньше. Кому как не вам знать, что сажают у нас не по закону, а по интересу. Очень прошу, — не надо ездить. Съездите лучше в Прибалтику.
— Куда?!
— В Таллинн. Вот к нему, — он показал на Алекса. — Команду даст, устроят в лучшем виде. Поживете как на фазенде. А я пока здесь разрулю. Выясню, чей интерес, сколько стоит. Короче, это мои проблемы. Уложусь в две-три недели. Закрою вопрос, и — вернетесь чистым, как свежеотполированный памятник.
Он ухватил Щербатова за костистую руку.
— Не могу! — отказался князь. — У меня своя вина перед покойным президентом. И пока не разыщу его могилу, никуда не уеду. Помогу вашим эстонцам найти могилу, глядишь, спишется старый грех… Но больно площадь велика, — повторил он сокрушенно.
Понизов заглянул в ящик стола, где в уголке, завернутый, лежал мундштук вора Порешало, потерянный им при краже из поссовета.
— Будет вам помощь, — пообещал Понизов.
Щербатов, откланявшись, повез к себе в гости старого врача. Было любопытно смотреть в окно, как идут они к машине. Старушка, не знавшая, как загладить свою оплошность, хлопотала вокруг постаревшего князя, забегая то справа, то слева.
— Теперь и мне самое время в Таллинн отъехать, — объявил Алекс.
Понизов удивленно скосился.
— Помнишь, я тебе рассказывал о трех письмах президента Пятса, что сумел он передать из заключения? Три письма: в ООН с требованием не признавать оккупацию Прибалтики, о своих мытарствах и призыв народу Эстонии не смиряться. После они всплыли на Западе. Аж двадцать лет спустя.
Понизов невнимательно кивнул.
— До сих пор толком неизвестно, где именно написал, как передал. Ходит разговор, будто через каких-то литовцев, с которыми в одной камере был. Но — смутно. А для эстонцев всё это важно. Когда письма опубликовали, это такой мощный толчок дало. Так вот появилась у меня одна версия. Надо проверить. Хочу переговорить со своим старичком-боровичком. Он, конечно, темнило редкостный. Но, может, расколю.
Понизов придвинул к нему телефон.