В этот ветреный мартовский день, раскачиваясь на мачте наблюдательного поста, долго и самозабвенно пел скворец. И все, до кого доносилось его пение, невольно приостанавливали работу, прислушиваясь к забытым звукам, радостно смотря на отливающую вороненым металлом пеструю грудку птицы.
Невзирая на войну и разруху, скворец пел о любви, и Лариса, пригревшись в затишье на камне, слушала вестника радостной теплой поры. Чей-то негромкий вкрадчивый голос раздался у нее над головой:
— Любуетесь, товарищ старшина?
Лариса недовольно подняла глаза. Перед ней, щуря серые с наглецой глаза, стоял краснофлотец Гусев.
Лариса встречалась с ним до этого всего несколько раз, но шарящий, будто ощупывающий взгляд Гусева заставил почувствовать неприязнь к нему с первой встречи. Однако ничего не отвечать было просто невежливо. Лариса сухо сказала:
— Хочу немного отдохнуть.
— Погодка располагает! — радуясь завязывающемуся разговору и быстро присаживаясь рядом, оживился Гусев. — Война — войной, а весна — весной.
На этот раз Лариса смолчала. Она уже тяготилась его присутствием и стала озираться по сторонам, выискивая предлог, чтобы уйти. Как назло, ничего не приходило в голову. Гусев, осторожно придвинувшись поближе, продолжал:
— Да, сестрица. А здесь и весна не радует! Живем мы с вами, как в тайге, — ни черта не видим. А ведь и я живой человек! И я тоже понимаю поэта, который написал:
Лариса, продолжая молчать, смотрела в сторону. Где-то над ухом, совсем рядом, раздавалось тяжелое сопение Гусева. Вдруг она почувствовала, что ее пальцев, лежащих на камне, коснулась потная, липкая ладонь. Быстро вскочив и отдернув руку, точно от ожога, Лариса поспешно зашагала прочь. Она не слышала, как медленно поднявшийся Гусев процедил, прищурившись, ей вслед:
— Недотрогу строишь! Ничего, девочка! Здесь тебя обломают!
Он хотел выругаться, но заметил подходящего Зимского и только длинно сплюнул сквозь зубы. Зимского Гусев не любил. Не любил давно, с первого дня знакомства. Теперь, когда он чувствовал, что Зимский глубоко, по-настоящему влюблен в Ларису, — не любил его вдвойне.
Зимский видел, как поспешно вскочила и ушла Лариса, и медленно, сурово нахмурясь, подходил к Гусеву. Тот, беспечно повернувшись, уже собирался уйти, но рука Зимского тяжело легла ему на плечо:
— Опять ей разные гадости говорил?
Почувствовав, что ему не уйти от разговора, Гусев с усмешкой бросил через плечо:
— А ты спешил стенографировать?
Зимский рывком повернул его лицом к себе, и Гусев, стараясь отодрать впившиеся в ключицу пальцы, с наигранным спокойствием зачастил:
— Но, ты! Полегче, полегче! Нечего клещи распускать. Здесь тебе не крепостные!
— Слушай, Гусев! — лицо Зимского скривилось в злобной гримасе. — Если ты еще будешь приставать к ней…
— Да ты кто такой?! — наконец освободившись от руки Зимского, вскричал Гусев. — Кем ты сам ей приходишься? Она на тебя и плевать не хотела!
— Хорошо. Иди! — глухо сказал Зимский, чувствуя, что еще секунда — и он не сдержится, ударит со всего размаха в наглое гусевское лицо. — Иди, но помни, что я тебе сказал!
— «Помни, помни!» — передразнил, уходя, Гусев, удивившись, что на этот раз разговор окончился так быстро. И, уже отойдя на несколько шагов, он повернулся и вызывающе крикнул:
— Вздыхатель!
Но Зимский не обратил на это внимания. Другое задело его, больно ранило сердце, оставило в смятении.
«Кем ты сам ей приходишься? Она на тебя и плевать не хотела!» — еще звучал в ушах ехидный голос Гусева, и вдруг он с ужасом почувствовал, что вокруг становится пусто (будто вырвали из рук надежные перила), если задать самому себе этот вопрос. «А действительно, кем он приходится Ларисе? Почему имеет больше прав на нее, чем тот же Гусев? Только потому, что тот заведомый пошляк? А что думает сама Лариса? Как она отнесется к его покровительству? Хватит ли у него духу хоть намекнуть ей о своем чувстве?..»
Алексей не мог точно припомнить все подробности первой встречи с Ларисой. Помнилось, что они встретились внезапно, в полутемном коридоре равелина, и он не смог как следует рассмотреть ее лица, но в памяти остались глаза — широко открытые, смело и прямо смотрящие вперед и какие-то лучезарные, отчего казались очень глубокими.
Там, дома, до военной службы, Алексей не успел испытать настоящей любви. Как и все парни его возраста, приходил он под вечер на широкую немощеную улицу на окраине городка, где на низких скамеечках сидели стайками девчата. Парни тоже собирались кучками, похохатывая и посматривая в сторону девчат, а когда из-за крайних домов выкатывалась огромная и близкая желтая луна, все уже сидели вместе и надорванные крики видавшей виды гармошки часто заглушали визг девчат и смачный хохот парней.