— Нет, ты постой, постой! — горячился Савинский. — Вот ты мне все-таки объясни. Почему все так устроено в природе, что для того, чтобы продлить одну жизнь, надо уничтожить другую? Нужно мясо — убиваешь животных? Нужен хлеб — убиваешь растения, и так везде, куда ни взгляни. Я вчера видел стрекозу. Насекомое! Козявка! А сидит и жует другое насекомое, только крылышки по ветру летят! Вот если все взвесить… — Он не договорил, увидев Ларису, и радостно бросился к ней: — Лариса! Ты откуда? А мы тут… Я сейчас освобожусь. Пойдем домой вместе?
Перед ее глазами вдруг вновь предстали те убитые женщины. Нет! Она не могла тогда даже плакать. Эта смерть потрясла ее. Раз у человека так легко отнять жизнь, то зачем тогда о чем-то думать, мечтать, надеяться?
«…Война такой же необходимый биологический закон, как и закон размножения», — прозвучал где-то внутри нее менторский голос Савинского. Это, кажется, только что он говорил, ссылаясь на каких-то теоретиков. Здоровый, сильный парень, а там…
— Ты что же молчишь? — донесся до ее сознания тот же однотонный голос, и она вдруг, будто встрепенувшись, ответила, сама удивившись прозвучавшей в ответе неприязни:
— Нет… Извини… Мне надо одной, и как можно скорее!
Она шла, почти бежала по улицам и не могла отделаться от гнетущих мыслей о своей никчемности. Немного успокоилась только на Литейном мосту, подставив голову всегда влажному, несущему запах Балтики невскому ветру. Как она любила это место в Ленинграде! Здесь, как нигде, чувствовалась широта, гигантский размах города. Не ощущалась тяжесть массивных мостов: они, изящно выгнутые, казалось, взлетали над широчайшими водами Невы. Отдаленные расстоянием, выровненные по линейке гранитной набережной, приземистыми параллелепипедами тянулись дома противоположного берега. Где-то вдалеке среди них угадывался великолепный Зимний! Правее, в молчаливом эскорте ростральных колонн, белела дорическая колоннада Военно-морского музея, и дальше, там, за памятником Петру, за мостом лейтенанта Шмидта, в дымном воздухе промышленных окраин смутно маячили стрелки портовых кранов.
Да! Ленинград остался прежним — большим, гордым, мужественным. Но почему же точит грудь какой-то червь? Чем вызвано это похожее на болезнь состояние?
Постепенно Лариса начинает понимать, что оно пришло не сразу. Закрашенный серой краской всегда сиявший купол Исаакия, снятые и спущенные под воду Фонтанки клодтовские кони с Аничкова моста, заваленные мешками с песком витрины магазинов, надсадные звуки воздушных тревог и люди, изменившиеся, с плотно сжатыми губами, военные, ополченцы, гражданские, — все это делало Ленинград, при всей схожести с прежним, каким-то другим, тревожным и пока непонятным, может быть потому, что она не нашла еще в этой новой, изменившейся жизни свое настоящее место.
И дома не было успокоения. Суетилась, стараясь угодить, бабушка. Ненужными лежали на столе раскрытые учебники. На 29 июня остановился стенной календарь. Предметы теряли свой привычный смысл. Теряла смысл прежняя жизнь. А новая требовала самоотречения, не вмещалась в четыре стены и поэтому пугала. Лариса чувствовала себя маленькой и потерявшейся, мучительно выбирающей между самосохранением и совестью и изнемогающей в борьбе с самой собой.
Сколько Лариса передумала в ночные часы, сидя у окна. Призывно, маняще, по-довоенному тлели над Невою белые ночи. Подолгу догорали за Петропавловской крепостью, искорками залетая на высокие облака, однотонные янтарные зори. Плоский ангел на шпиле крепости казался вырезанным из картона и закрашенным черной краской. Повернутый последним ветром, он тупо смотрел на запад, туда, где угадывался за многими километрами еще не тронутой войной земли смутный орудийный гул.
Постепенно зрело решение, еще не ясное и не оформившееся, казавшееся порой детской выдумкой. Как можно бросить дом, институт, товарищей, и что ее ожидает там… И это «там» представлялось таинственным, далеким и пугающим…
Все решилось внезапно — штаб Балтийского «флота сообщил официальным уведомлением, что подлодка капитана 1 ранга Ланского в течение месяца не вернулась из боевого похода и считается пропавшей без вести. Стандартный листок бумаги выбил семью Ланских из колеи: мать ходила с опухшими, заплаканными глазами, бабушка вдруг в один день стала жалкой и старой, била на каждом шагу посуду и лежала с мокрым полотенцем на голове.