— Нет, ничего не надо! И не говори ей, что видел меня!
Михайлов недоуменно пожал плечами. Оба стояли молча, не зная, о чем теперь говорить. Евсеев с легким вздохом положил руку на плечо товарища:
— Ну, прощай…
Евсеев резко повернулся и пошел, не оборачиваясь, прочь, чувствуя, что Михайлов стоит и смотрит ему вслед. Но он шел все дальше и дальше, стараясь больше не думать ни о встрече, ни о разговоре с ним, а главное — об Ирине, но, как это всегда бывает в таких случаях, мысли о ней все больше и больше вытесняли из головы все остальное, пока не овладели им совсем…
И вот он опять вспомнил, даже не вспомнил, а увидел все как наяву: теплый летний дождь, женщину с его кителем на плечах и самого себя, промокшего до нитки, но ни на минуту (не дай бог, она подумает, что он страдает из-за того, что отдал китель!) не перестающего шутить и улыбаться.
Ему было очень приятно смотреть на ее слегка грустные глаза, на мокрые, колечками прилипшие ко лбу и вискам волосы, на ямочку на щеке, на пухлые, ненакрашенные губы. Ему казалось, что он мог бы вот так идти с нею рядом долго-долго и искоса любоваться ею. Случайная встреча по дороге из дачного поселка в город, случайный ливень, заставивший его заговорить, случайное совпадение — обоим нужно было идти на одну и ту же улицу — все, казалось ему, предвещало впереди что-то радостное, давно ожидаемое, отчего томительно ныло сердце. На женщине было легкое летнее платьице, и его толстый суконный китель пришелся как раз кстати. И все же иногда она, прижав к себе локти, зябко передергивала плечами. Тогда ему хотелось привлечь ее к себе, отогреть своим теплом, но он тотчас же одергивал себя, боясь допустить что-нибудь грубое даже в мыслях.
Он осторожно поинтересовался ее судьбой. Вначале не очень охотно, но постепенно, сама удивляясь этому, она рассказала, что три года назад разошлась с мужем и теперь живет с матерью. На вопрос Евсеева, почему бы ей вторично не выйти замуж, ведь она еще молода и хороша собой, она, больше отвечая своим мыслям, чем ему, сказала:
— Не встретила еще человека, которого смогла бы полюбить. Да и трудновато в тридцать лет начинать все сначала.
Последнее было понятно и близко Евсееву. В свои тридцать четыре года он тоже еще не обзавелся семьей, и, чем дальше, тем труднее было на это решиться.
И может быть, поэтому, когда он дошел со случайной спутницей до нужной улицы и она поблагодарила его за китель, он только и сказал: «Пожалуйста» — и ушел, не вымолвив больше ни слова, ушел, несмотря на ее недоумевающий взгляд, с трудом подавив в себе все, что могло его толкнуть на новую встречу с ней.
Уже потом он понял, что совершил ошибку, что часто с безнадежной тоской будет вспоминать эту удивительную встречу и воспоминание будет рисовать всегда одну и ту же картину: дождь, размытая дорога и миловидная грустная женщина с трогательными колечками прилипших к вискам и ко лбу волос…
Два раза после этого был он на той дороге в надежде на новую встречу, но судьба жестоко мстила за неразумное поведение. Сам не зная почему, Евсеев оба раза ходил туда в дождь и брел, промокший и грустный, по дороге, слыша рядом тихий шорох ее шагов.
Так прошло полгода. Евсеев начал забывать черты ее лица, но при воспоминании о ней грудь всегда сдавливало от какого-то неопределенного, щемящего томления.
И вдруг случилось такое, чего он никак не мог ожидать.
Была ранняя весна. Мартовское крымское солнце грело, как в июне. Евсеев, разморенный жарой, нехотя тащился по улице Ленина и неожиданно встретил Михайлова. Ровные белые зубы Михайлова, ослепительно сверкнули в радостной улыбке, и тут только Евсеев обратил внимание на то, что лицо приятеля черно от загара.
— Рано, рано, брат, начал выкраивать время для солнышка! — шутливо сказал Евсеев, тряся его руку, и Михайлов, загорелый, кипучий, жизнерадостный, весело ответил:
— Имел полное право! Только что из дома отдыха, из Ялты! — и, спохватившись, хлопнул Евсеева по плечу.
— Да! Что же это я! Ну-ка, немедленно ко мне! Во-первых, есть бутылочка прекрасной Массандры, а во-вторых, покажу кучу курортных фотографий!
В, прохладной комнате Михайлова, потягивая из стаканов холодное вино, друзья рассматривали фотографии.
— Это я у домика Чехова, это наш завхоз — прекрасная женщина! А это наша группа в Никитском ботаническом саду! — передавал Михайлов Евсееву снимок за снимком.
Внезапно взгляд Евсеева остановился и глаза изумленно расширились: на фотографии грустно улыбалась та самая женщина с милыми задумчивыми глазами, которую он встретил тогда на дороге. Ее невозможно было не узнать среди полсотни других откровенно веселых лиц, и Евсеев, все еще изумленный, показал на нее Михайлову.