— Кто это?
— А-а! — взглянул Михайлов на снимок. — И ты заинтересовался! У нас там ей проходу не давали! Умница, красавица и еще миллион добродетелей! Целая рота ухажеров была прикомандирована!
— И ты? — ревниво спросил Евсеев.
— Ну что ты! — махнул рукой Михайлов. — Такие женщины не по мне! Я люблю веселых, общительных и не таких умных. Да кстати, у нее никто не пользовался успехом.
— Кто же она? — облегченно вздохнул Евсеев.
— Ирина Минаева! Научный работник биологической станции. Пишет диссертацию, и я уверен, что, имея такую башку, она ее напишет!
— А ты не знаешь ее адреса? — с надеждой спросил Евсеев.
— Эх, брат! — рассмеялся Михайлов. — Да ты, я вижу, влюбился в фотокарточку! Нет, адреса ее я не знаю, но слышал, что живет она в Поти, кажется, вместе с матерью.
— Послушай, — сказал Евсеев, в душе которого все больше и больше разгорался огонь надежды, — а ты не помнишь ее отчество?
— Отчество? — переспросил Михайлов, потирая лоб. — Постой, постой… Ирина… Ирина… Кажется, Владимировна… Ну да, Владимировна! Теперь я точно вспомнил!
— Ну спасибо и на этом! — совсем весело произнес Евсеев, записывая все в блокнот.
— Не смотри так на меня! Когда-нибудь я тебе все расскажу!
Через полмесяца после этого Евсеев писал письмо по адресу, полученному им из потийского адресного стола:
«Здравствуйте, Ирина Владимировна!
Не удивляйтесь ни тому, что я знаю Ваше имя, ни тому, что я разыскал Ваш адрес! Счастливая случайность позволила мне сделать это. Простите мне дерзость, если Вы уже забыли человека, встретившегося с Вами в буйный летний дождь. С тех пор ни один из дождей не прошел для меня бесследно, ибо в такие дни я особенно остро чувствовал, насколько глуп был тогда и насколько мне тяжело потерять Вас навсегда.
Я буду рад любому Вашему ответу, только бы знать, что Вы услышали меня и простили мое мальчишество. Надеюсь, что интонация моего письма скажет Вам больше, чем то, что в нем написано. С нетерпением буду ждать Вашего ответа!
Да, она многое прочитала между строк! Ответное письмо дышало доверием и нежностью. Евсеев столько раз перечитал его, что даже выучил на память! Оказывается, она тоже не забывала его и в душе ее теплилась надежда, что их встреча была не последней. Правда, ее немного удивила его замкнутость, но, как потом она поняла, это только говорило о его добропорядочности и серьезности. Она тоже с нетерпением будет ждать его нового письма и новых вестей о нем! И еще (она тоже будет откровенна!)… Еще бы ей хотелось вновь увидеть его. Пусть даже, как тогда, — в дождь, в непогоду, но таким, каким она его запомнила, — и строгим, и сдержанным, и веселым…
Впервые Евсеев ощутил, что он по-настоящему любим. И это неизведанное, острое, дурманящее чувство наливало мускулы силой, делало моложе, стройнее, красивее. И все же оно запоздало на много лет. Теперь ему уже не хотелось петь, кричать, дурачиться и целовать прохожих, как когда-то в детстве, когда был безответно влюблен в свою одноклассницу, красивую, но гордую и совершенно пустую! Легкая грусть была примешана к этой любви. Он был скуп на проявления чувств и так же скупо, по-мужски, поделился всем с Михайловым. Михайлов выслушал его очень серьезно и не менее серьезно сказал:
— Ты должен обязательно поехать к ней!
— Ну зачем это… — неуверенно возразил Евсеев, слегка краснея оттого, что Михайлов угадал его мысли, но с этих пор он стал думать о поездке в Поти, наметив ее на июль.
Шли дни, шли от него к ней и обратно письма, и с каждым письмом они становились ближе друг другу, и с каждой новой строкой все острее и острее чувствовали, каким обоим не хватает друг друга.
И вдруг — война!
Посыпались с неба бомбы; в голубоватых волнах закачались рогатые мины, падали в море проигравшие в высоте истребители; железные палубы кораблей окрашивались кровью; стотонными от недосыпания руками держались за рукоятки перископов упрямые командиры подводных лодок; сплевывая соленую воду, мчались на торпедных катерах мальчишки-лейтенанты навстречу воющему шквалу огня — шла война! И в этом бешеном водовороте, среди недосыпаний, самоотречений, среди нечеловеческого напряжения, среди бомбежек, пожаров и смерти Евсеев все больше думал о своей любви и все меньше писал о ней. И все же была надежда, что все кончится хорошо, что будет еще встреча, о которой столько мечталось… И вот теперь…