Наконец, кое-как откашлявшись бритый вожак приказа уходить - голос его звучал тускло и хрипло. Пока искали выход, ряды охотников продолжали редеть - если в помещение завода вошло около полусотни человек, то вместе с клубящимся облаком газа на улицу, кашляя и задыхаясь, вышло меньше двадцати. А туман на улице продолжал сгущаться, и никому не было дела, действительно ли это туман... А то, что в горле першит, что головы налились тяжестью - так это, верно, с недосыпу: сложная была ночка, да и начинающийся день обещал быть не лучше.
18
Детей у Анны не было, и поэтому всю свою заботу она переключила на племянника, пока сестра с мужем разъезжали по заграницам. Она и и сама не думала, что так привяжется к мальчишке: ребенок ни в чем не знал отказа несмотря на то, что заработок ее был более чем скромен, особенно для врача. Анне не хватало самоуверенности, которую так ценят в докторах пациенты, с каждым она возилась подолгу, любила беседовать - как почти любая женщина с не сложившейся личной жизнью, - но когда приходила пора принимать серьезное решение, советовала порой лишний раз проконсультироваться у другого специалиста, что очень отрицательно влияло на ее врачебный престиж. Была, правда, у нее своя клиентура - одинокие старухи, которым посещение врача требуется иной раз лишь для того, чтобы выговориться перед кем-то, посетовать на здоровье и жизнь, вот они считали Анну лучшим из возможных специалистов и пересказывали при случае друг другу о том, что за замечательный она человек, но много денег с них Анна брать стеснялась, а времени они отнимали помногу. Как говорят - за доброту приходиться платить...
Но все было бы ничего, если бы не мальчик.
Анна заметила первые признаки болезни раньше, чем они успели созреть и достичь своего полного рассвета - это ее и спасло. В памятное утро когда по радио передали первые сообщения о констрикторизме, ее внимательный и тревожный взгляд отметил, что ребенок слишком задумчив, что обычно живо бегающие глазки неподвижно застывают то на одном, то на другом предмете: а руки рассеяно проносят ложку мимо рта... Будто бы невзначай заботливая тетушка потрогала племяннику лоб - температура оказалась чуть повышенной, но не настолько, чтобы вызвать такую реакцию. Вот если бы он пылал от жара, если бы... Но мальчик вел себя, как обычно, ни на что не жаловался просто его реакция замедлилась.
При первой же мысли о том, что именно это может означать, Анну обдало жаром. Как вверенный ей ребенок... да нет, хуже того - единственный по-настоящему близкий ей человек - болен, а она не может ничего сделать?
"Не могу... - стиснув зубы призналась себе она. - Но почему? Кто это сказал?"
Она не узнала себя откуда только силы взялись, как духу хватило принести из кладовки веревку и привязать его к кровати. Впрочем вначале Макс и не сопротивлялся - только удивленно хлопал глазами: что мол, нашло на тетку?
Хотя прием больных велся обычно в муниципальной клинике, и никто не обязывал Анну выдавать пациентам еще и лекарства, дома, когда к ней нередко заглядывали после работы "ее сверхурочники", накопился порядочный запас на все случаи жизни. Высыпав все свое богатство на обеденный стол, Анна потерла ладонями виски - неужели среди этой кучи не было того, что необходимо для спасения жизни ребенка? Она не хотела верить в это и не могла.
"Про эту болезнь неизвестно ничего, - напомнила она себе, наблюдая, как напрягается привязанное к кровати маленькое тельце. - Просто ничего... так кто же сказал, что болезнь не излечима?"
Избегая встречи с опустевшим, тупым взглядом Макса, она принялась доставать из кучи антибиотики, сульфамиды, стимуляторы...
Первые несколько часов прошли в тревожном ожидании - никаких изменений ни в лучшую, ни в худшую сторону она зафиксировать не смогла.
"Веревка. Разве что веревка..." - в самом деле, если считать абсолютным признаком констрикторизма резко возрастающую мускульную силу больных, веревка давно должна была быть порвана, но пока ребенок однообразно корчился, как заводная игрушка, придуманная каким-то сумасшедшим.
Время от времени неподвижное сидение у кровати и назойливо крутящиеся в голове одни и те же мысли заставляли Анну вскакивать с места и выходить на балкон. От вида пустых улиц сжималось сердце, но когда во второй половине дня у магазина напротив собралась толпа, Анна не выдержала, начала кричать, чтобы потом вернуться в свою комнату со слезами на глазах и упасть на стул, вытирая слезы. Плакала она недолго - чье-то выступление, призывающее горожан идти строить укрепление, отвлекло ее внимание. Не будь у нее на руках ребенка, Анна, наверное, тут же пошла бы к мэрии, но могла ли она покинуть больного?
А время шло...
Ночь тоже не принесла никаких изменений. Второе, третье средство было перепробовано - но безрезультатно.
"Сколько же часов у меня осталось? - спросила она себя, сжав всю свою волю в кулак, и старалась думать о Максе, как о больном совершенно для нее посторонним и безымянном, как тысячи других больных. - А что если попробовать препарат мышьяка? А висмута?
Вопли в соседнем доме заставили ее выскочить на балкон. Какой-то молодой человек висел на оконной раме, к нему из окна тянулись скрюченные женские руки. Присмотревшись, Анна различила лицо соседки: не из дома напротив, из их собственного.
"Они ходят по квартирам" - с ужасом поняла она и метнула взгляд в сторону кровати.
Впервые ей в голову пришла мысль о том, что на некоторое время она может уйти - ведь констрикторы не трогали "своих". Укрыв ребенка одеялом, влив ему в рот ложку с растолченными таблетками, Анна выскользнула за дверь и едва ли не бегом кинулась в сторону мэрии - благо, идти было не далеко.
Во дворе стояло несколько грузовиков, как оказалось, с консервами, целая бригада занималась разгрузкой. Окна нижнего этажа были заделаны свежей кирпичной кладкой, уже изнутри к большинству из них достраивали второй, страховочный слой. У единственной двери, оставленной в качестве входа стояла очередь, одна из створок полностью была отдана на откуп "продовольственной бригаде", - образовавшей живой конвейер для передачи вновь прибывшего груза.
Набрав в грудь побольше воздуха (выступать инициатором в общении Анна не любила, всякий раз для этого ей приходилось переступать внутри себя внутренний барьер), она пристроилась к ожидающей своей очереди группке, затем нетерпеливо шагнула вперед и принялась извиняться.
- Понимаете, я просто обязана поскорее оказаться там, внутри. Я врач, понимаете... вы уж простите, - смущенно затараторила она. - Мне очень надо...
- Да проходи, - пробасил, пропуская ее вперед какой-то здоровяк, прежде чем в очереди начали защищаться.
Под его прикрытием Анна вошла в здание.
Фойе мэрии представляло собой странное зрелище - впопыхах никто не позаботился о том, чтобы убрать ковер, по его шикарному ворсу оказались разбросаны куски веревки, обломки кирпичей, прочий ремонтный хлам. То тут то там узорчатую поверхность пересекали белые известковые следы, из-за осколков стекла (люстру сбил козлами) возникало впечатление разгрома.
Анна огляделась по сторонам, а потом подошла к живому конвейеру и поинтересовалась, где можно найти кого-то из руководства. Прогнав ее вдоль половины живой цепочки ей ответили.
В кабинете, куда ее направили находилось двое - мужчина и женщина и разговор между ними почему-то показался Анне личным, что одновременно и смутило ее и возмутило. Прислонившись спиной к стене, она стала ждать, исподволь изучая уже знакомое лицо - именно этот человек призывал всех идти на строительство укрепления, до сих пор на его лбу красовалась лиловая шишка после агитационной стычки. Женщина вроде тоже промелькнула в той толпе, но за это Анна не поручилась бы.
- Скажи, почему ты отстранил меня от строительных работ? Меня послали и довольно грубо. Не то, чтобы мне впервой выслушивать всякое хамство это та сказать, профессиональный риск журналиста, но от тебя подобной выходки я не ожидала, - выговаривала Рудольфу Эльвира, незаметно потирая уставшую от таскания тяжестей спину.