— Так, у кого бы узнать, кто этот Огнев?
На Кольцова Алексей Борисович замахиваться даже не думал. Слишком популярный журналист, у него наверняка связей не мало. А вот никому неизвестный Огнев — другое дело. Нет, конечно, если он чей-то протеже, тогда мужчина отступится. Но вдруг нет? Может Михаил Ефимович просто поверил в слова Огнева, тем более что в принципе ни слова лжи написано не было, и решил дать ход громкой статье?
Алексей Борисович был не одинок в своем негодовании. В точно таких же чувствах был и Мирон Дмитриевич, секретарь городского комитета. Только он как раз знал, кто такой Огнев. Мирон Дмитриевич отлично помнил его аналитическую записку и, когда прочитал ее, порадовался, что она не попала в руки кому-то другому. Все потому, что в записке упоминался свояк секретаря партии. На всякий случай уничтожив творение студента, Мирон Дмитриевич и думать о ней забыл. Он не врал, когда говорил Огневу о своей высокой занятости. А тут — поди ж ты, этот мальчишка в редакцию побежал!
Не теряя времени, Мирон Дмитриевич позвонил в ректорат Московского университета и попросил к телефону комсорга Жидунова.
— Георгий Юрьевич, что же ты своих комсомольцев не контролируешь? — с места в карьер начал секретарь.
— О чем вы, Мирон Дмитриевич? — удивился и насторожился Жидунов.
— Да я про Огнева твоего. Помнишь, ты с ним ко мне приходил?
— А что случилось?
— Да то! — рыкнул в трубку мужчина. — Что он со своей запиской в газету побежал. Неужто так партии не доверяет? Это не дело. А может он и вовсе из троцкистов? А? Ты проверь его, да учти — такие кадры в университете не нужны. И сами голову сложат, и окружающих подставят. Понял?
— Понял, — мрачно выдохнул Жидунов. — Я разберусь.
Первое октября началось официальным стартом первой пятилетки для страны и вызовом к комсоргу университета для меня лично.
Георгий Юрьевич встретил меня не приветливо. Сначала заставил ждать в коридоре, а затем даже из-за стола не встал, чтобы поздороваться. Причина на мой взгляд могла быть одна — моя статья в газете. И следующие слова комсорга это подтвердили.
— Огнев, тебе знакомо такое понятие, как товарищество?
— Знакомо, Георгий Юрьевич.
— А подчинение?
— Тоже.
— Что-то не видно. Разве товарищи действуют за спиной? А младшие перечат старшим?
— Вы о чем, Георгий Юрьевич? — решил я подтолкнуть Жидунова говорить яснее.
— А то ты не понимаешь. Я о твоей статье в газете «Правда»! Мы же с тобой вместе ходили в горком, или ты забыл?
— Так в горкоме молчат. Уже сколько времени прошло…
— Значит, так было нужно! — перебил меня комсорг, нависнув над столом. — Ты свое дело сделал — указал на проблему. Дальше уже не твоя забота была. Чего ты в газете шумиху развел?
Я молчал. Смысла пока оправдываться и что-то говорить не было. Да и не требовали от меня оправданий. Георгий Юрьевич плюхнулся обратно на стул и подвел черту нашему разговору.
— Значит так. Твое самоуправство ставит под сомнение твои моральные качества…
«Это каким образом?» — промелькнуло у меня в голове.
— А комсомолец является примером для остальных. И сомнений в его репутации быть не должно. С этого момента ты исключен из комсомола! — подвел он черту.
«Фига се! — ошеломленно пронеслось в моей голове. — Это же крест на моих планах поставит».
— Вы не можете, — прошептал я.
— Еще как могу, — заявил Жидунов. И тут же демонстративно пододвинул к себе уже заполненный приказ и подписал его. — Сдай значок комсомольца, — требовательно вытянул он руку.
Значок — красный флаг с вписанным в него желтым кругом, на котором располагалась красная звезда, и были выгравированы три буквы КИМ — был отличительным знаком. В каком-то смысле «удостоверением», глядя на который всем вокруг было ясно, что ты состоишь в этой организации. Я механически дотронулся до груди, где он висел.
— Не отдам, — покачал я головой.
— Вот как? Хочешь, чтобы я вынес твое дело на собрание? Будь по-твоему! — бросил в сердцах Жидунов. — Не хочешь по-хорошему, тихо сдать, опозоришься на весь университет! А там, кто знает, может и не будет больше такого студента Огнева. Позор нам сейчас не нужен!
Это был намек на то, что ректором стал Иван Дмитриевич Удальцов, начавший масштабную реорганизацию университета. Он собирался его «раскрупнить» — по сути, разделить на несколько университетов, утверждая, что учебное заведение слишком разрослось и не отвечает духу времени. Да и вообще университет «уже отжил свой век». В такой неразберихе не сложно выпнуть вон всего лишь одного студента. И все равно покорно вскидывать руки и сдаваться я не намерен. Потребуется — все свои, пусть пока и невеликие, связи подниму. Я знал, что моя статья может не зайти, но думал про товарища Сталина. А вот про более «мелкую рыбешку» совсем забыл. Гордыня взыграла, не иначе.