Идея была высказана. Михаил Ильич ждал ответа с понятным волнением. Метелин молчал, явно удивлённый, а может, и поражённый тем, что услышал от главного конструктора.
— А как же А-20? — наконец сказал он. — С нас потребуют проект А-20, а мы…
— Проект А-20 должен быть выполнен точно и в срок. И наилучшим образом. Это не подлежит обсуждению. Но наряду с А-20 мы можем представить инициативный проект группы конструкторов. Назовём наш танк, ну, скажем, А-30 или Т-30.
— Но это же двойная работа. Где мы возьмём время?
— Время — не главное. Надо увлечь это идеей весь коллектив — вот что главное. Тогда найдём и время для работы, и силы для борьбы.
— Борьба?
— Разумеется. Предстоит нелёгкая, упорная борьба, Саша. Наш будущий проект — только первый шаг в борьбе. Даже если проект будет удачным, сверхубедительным, он встретит немалое сопротивление. Но уж если борьба, то будем бороться до конца.
— Чего я не люблю — так это доказывать дураку, что дважды два четыре… — грустно сказал Метелин. — Вообще я не борец, Михаил Ильич. Не хочу и не умею.
— Напрасно. Надо любить борьбу и уметь бороться. Ленин учил — без борьбы нет движения вперёд.
— Кляузы, склоки…
— Они не имеют ничего общего с настоящей борьбой. Мы будем бороться по принципиальному вопросу и на деловой основе. Первый аргумент — наш готовый проект, потом — опытный образец, потом сравнительные испытания в самых жёстких условиях. Мы будем доказывать свою правоту не словами, а делом. Вот это и есть настоящая борьба.
Метелин повеселел и поднял наконец голову.
— На такую борьбу я, конечно, согласен, Михаил Ильич, — сказал он, глядя в глаза Кошкину. — И сделаю всё, что смогу.
— Ну вот и отлично. Будем делать новый танк?
— Будем, Михаил Ильич! — твёрдо ответил Метелин.
…Через несколько дней в спецгруппе состоялось совещание, на котором конструкторы единодушно высказались за разработку встречного инициативного проекта танка Т-30. Все как один заявили, что отказываются от выходных дней и отпусков. Техническим руководителем проекта главный конструктор назначил Александра Метелина.
5. Гвадалахара, Гвадалахара…
По дороге в наркомат майор Сурин старался не думать о предстоящих служебных делах. Он предпочитал поразмышлять о чём-нибудь более приятном — о женщинах, например. Частенько вспоминал о тех, в кого когда-то влюблялся или мог бы влюбиться. Последних было, конечно, больше. Забавно было также мысленно побеседовать с Татьяной Лариной, например, или с Наташей Ростовой. В сутолоке утренних будней, в вагоне трамвая или метро эти лёгкие и безгрешные мысли отвлекали от житейской суеты, настраивали на лирический лад.
А вот спутницы по трамваю и метро не привлекали внимания Сурина. Они косяком лезли в вагоны, спеша занять место, толпились и нередко скандалили. В большинстве почему-то средних лет, явно невыспавшиеся, озабоченные, хмурые. Мелькнёт иногда бледное личико тёмными выразительными глазами, может быть, такими же, как у Наташи Ростовой, но именно только мелькнёт. Присмотревшись, он убеждался — типичное не то…
От станции метро «Парк культуры» до служебного корпуса наркомата Сурин шёл обычно пешком по набережной Москвы-реки. И хотя взгляд его сегодня притягивала то мутная весенняя вода в реке, то голые ещё деревья парка на том берегу, мысли невольно обратились к скучным служебным делам.
Работа в аппарате не нравилась Сурину. Изо дня в день сидишь за канцелярским столом, перекладываешь бумаги, сочиняешь отношения вверх или указания вниз, но, конечно, не от своего имени, а за подписью начальника. Не по душе ему эта писанина. Правда, грозный для многих сослуживцев начальник комкор Салов, отнюдь не отличающийся кротким нравом и вежливым обращением, лично к нему, Сурину, относится неплохо. Всё-таки вместе были в Испании, так сказать, боевые товарищи. Не в одной передряге побывали под знойным испанским небом… Комкор суров, но в вопросах товарищества надёжен. Уверен был майор, что Салов при случае в беде его не оставит и в обиду не даст. А вот на просьбы перевести в войска командиром полка или, на худой конец, батальона отвечал решительным отказом. Тут, как говорится, нашла коса на камень… Заклинило намертво, и просвета не видно.
Поднявшись в лифте на шестой этаж и придя к себе, Сурин увидел у своего рабочего стола адъютанта комкора красавца Пашу Щеглова.
— Товарищ майор, — нервно сообщил Паша, — вас вызывает комкор. Немедленно. Настроение — средней лютости.
Что ж, это бывает. По утрам у Салова настроение частенько неважное. Сурин положил портфель, достал расчёску, не спеша поправил причёску, одёрнул гимнастёрку. Спешка спешкой, а к начальству надо являться в подобающем виде, подтянутым и спокойным. Посмотрел на сапоги — блестят.
— Пошли.
— Кто-то ему звонил, — пытался Паша сориентировать Сурина по дороге. — Что-то насчёт Особого завода.
Спустились по лестнице на второй этаж. Вот и просторная, устланная коврами приёмная начальника главного управления. Налево — массивная, обитая чёрной кожей дверь в кабинет. Сурин постучал, открыл дверь чётко, по-строевому вошёл, остановился, щёлкнув каблуками, в трёх шагах от покрытого зелёным сукном стола, за которым сидел Салов.
— Здравия желаю, товарищ комкор!
Салов сидел насупившись, на широкой груди — звезда Героя Советского Союза, ордена. Впечатляет. Взгляд небольших серых глаз сумрачен, суров.
— Ты за что деньги получаешь?
Ну нет, так дело не пойдёт. С ним, Суриным, в таком тоне разговор не получится.
— За службу, товарищ комкор! — сказал Сурин, твёрдо глядя в хмурое лицо комкора. — За службу, согласно уставу, каждое пятнадцатое число получаю положенное денежное содержание.
Салов приподнял голову, посмотрел удивлённо, что-то, видимо, заметил во взгляде Сурина и сказал ворчливо, но уже не столь сурово:
— Ни к чёрту твоя служба не годится. Ты направленец по объекту А-20, а о безобразиях на заводе не докладываешь. Я узнаю о них не от тебя, а со стороны. Разве это порядок?
— Разрешите узнать, о каких безобразиях идёт речь?
Салов не ответил. Крепко был чем-то недоволен, но чем?
Потом хмуро опросил;
— Кто такой этот Кошкин?
— Главный конструктор Особого завода, руководитель проекта А-20.
— Знаю, что главный… Ты доложи, откуда он взялся, что за человек, биографию его доложи.
— Тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения. Член партии с девятнадцатого года. Воевал в гражданскую. Учился в комвузе имени Свердлова, был на партийной работе в Вятке. В 1934 году окончил Ленинградский политехнический институт в счёт парттысячи. Работал заместителем главного конструктора ОКМО в Ленинграде. В октябре 1937 года назначен на Особый завод.
— Ты с ним лично встречался?
— Да, конечно, когда ездил на завод.
— Ну и каково твоё личное впечатление?
— Умный человек. Очень энергичен, принципиален. Твёрдо взял в руки всё дело. Словом, крупная фигура, настоящий главный конструктор.
— Анархист он, твой Кошкин, — жёстко сказал Салов. — Или авантюрист, что ещё хуже. Вместо того, чтобы выполнять наше задание, затеял проект какого-то своего танка. Откуда он родом?
Вопрос показался странным Сурину, но не был случайным. Салова удивило совпадение биографии Кошкина с его собственной. Правда, Салов был на год старше. Но в партию тоже вступил в девятнадцатом. Воевал в гражданскую. Родом Салов был из костромской деревеньки. А Кошкин?
— Из какой-то деревни Ярославской области. Название не помню, товарищ комкор.
— Во-во, так я и знал, — удовлетворённо оказал Салов. — Сосед-ярославец. Ярославские мужики — продувной народ. Ты знаешь, Сурин, куда они в прежние времена уходили на заработки? В Питер — половыми в трактиры или лакеями в рестораны. Обсчитать, обобрать какого-нибудь купчишку да ещё чаевые за усердие получить — это, брат, надо уметь. И в Москве в ресторанах бывало почти каждый лакей — ярославский мужик.