Господи! Они настолько свыклись со своей нынешней жизнью, что давно перестали трясти головами в обалдении. Гефестай, сын Ярная из Пурашупуры и Александрос, сын Тиндара Селевкийского, родились в этом времени и вернулись в «родной» век, отрочество, юность, молодость проведя в Советском Союзе рядом с ним, вместе с ним – Серегой по кличке «Лоб». Эдика он встретил уже после школы, когда отца перевели служить в Абхазию – как раз накануне войны с грузинами…
Лобанов усмехнулся: что ты прячешься, Лоб, за хронологией и биографией? Разве в них дело? Ты лучше скажи, как всё это уместить в простой человеческой башке? Ведь его судьба ровно ничем не выделялась из миллионов судеб таких же Сергеев, Викторов, Михаилов и прочих Мамедов. Отслужил в армии как надо и вернулся, дембельнувшись в звании старшего сержанта, устроился в транспортный цех, окончил заочно политех, завел свое дело – починял иномарки.
Эдик у него был главным механиком… А Искандер выучился на врача, заведовал поликлиникой в таджикском ауле. Гефестай, хоть и любит прикидываться туповатым увальнем, тоже отпробовал прелестей «универа». На геолога выучился кушан. Или на химика?.. Короче, на геохимика.
И вот эти обычнейшие жизни, четыре мировые линии, вдруг скрутило и утянуло в дебри времен, вплело в бытие античного Рима…
Пока ты отбиваешься от чужих мечей, удираешь от превосходящих сил противника, об этом даже не задумываешься, но стоит остаться наедине надолго… Сразу наваливается вся эта полуволшебная невероять и баланс между обычным и сверхъестественным теряется – ты отчаянно ищешь равновесие между реальным безумием и безумной реальностью.
Он долго маялся, ища опоры в чужом времени, пока не влюбился в дочь сенатора Авидию Нигрину. Авидия вернула ему ощущение полноты жизни, она посадила его на землю, одновременно вознеся к небесам. К здешним небесам. Сергий вжился в этот мир – чистый, прекрасный… И очень жестокий: возлюбленную он потерял…
Лобанов прислушался к себе – да, боль при этом воспоминании всё еще возвращается. В груди теснит, рождая вздохи… Красавица Неферит излечила Сергия Корнелия от тоски, а раскрасавица Тзана ворвалась в его жизнь, занимая ее уже целиком, не оставляя места соперницам…
Сергий собрался было погрустить в одиночестве, но тут на туриту взобрался Эдик и воскликнул:
– Земля, однако! Шибко-шибко большой!
– Вот тундра… – проворчал Лобанов.
– Зачем чукчу обижаешь? Нехорошо, однако!
– Оленей паси… Стоп! Слушай, Эдуард Батькович, а ты не забыл, как у меня главным механиком припахивал?
Чанба вытаращил глаза.
– Да как же мое пролетарское нутро может забыть этот период угнетения? – сказал он, старательно изображая горечь. – Все помню, эксплуататор! Как ты наживался на моем подневольном труде, как…
– Цыц! А не жалеешь о том времени?
– А, вот ты о чем… – затянул Чанба и даже погрустнел. Стоя на ступеньках, он облокотился о парапет туриты. – Знаешь, иногда жалею. Не хватает старых приятелей, девушек знакомых, просто московских улиц. А ночные клубы? А телик? А кино? Но, ты знаешь, я быстро успокаиваюсь. Я же человек простой, мою душу не трепало высокими порывами. Мне вполне хватало моей работы – любил я свои железяки. И пивко с друзьями, и комп с Интернетом – заходишь на порносайты, а потом чатишься с какой-нибудь «Киской точка ру»… Да, это я потерял. Но нашел-то еще больше! Разве мог я в том времени жить в таком доме? Пить фалернское? А девушек – их в Риме достаточно… Кстати, мы не зря с Гефестаем спелись, он такой же пролетарий, как и я.
– Разве? – усомнился Сергий. – А его вуз?
– Какой вуз? Он в Баку работал, нефтяником. Начальство настояло, вот он и поступил. А толку? До третьего курса еле дотянул – и ушел! Потому как не его это. Знаешь, я сейчас подумал… Даже Искандеру тут, в античности этой, лучше.
– Ага! Что ж он тогда мается постоянно? «Никаких научных новостей…»