– Да хранит нас Аша-Вахишта, – прогудел Гефестай, – Благая Судьба!
– О, будды и бодхисатвы! – воскликнул И Ван. – Помогите нам творить добро и не дайте случиться худу!
– Вперед, и с песней! – заключил Чанба, и возглавил шествие.
Глава 4,
в которой появляется таинственный спаситель
Либурна покинула Пирей с первыми лучами солнца и двинулась на юго-восток, стараясь держаться глубин Внутреннего моря,[22] не залезая в толчею Архипелага. Однако ночевать приходилось на островах: командир либурны выискивал до темноты укромную бухточку, и корабль вставал на якорь. А в предрассветных потемках снова выходил в открытое море, ложась на прежний курс.
Самая долгая остановка вышла в гавани Родоса, где команда Скирона крепила расшатавшуюся мачту, а преторианцы с ханьцами обозревали лежащего Колосса – исполинское изваяние в семьдесят локтей[23] высотою. Впрочем, высоту монумента следовало измерять раньше, когда это чудо света вздымалось у входа в порт, изображая бога Гелиоса – стройного юношу с лучистым венцом на голове. Увы, вздымалась гигантская статуя менее века и рухнула после хорошего подземного толчка. На паре белых мраморных постаментов остались торчать гигантские ноги до колен, а само тело бога солнца, покрытое бронзовыми листами, глыбилось на песке, вот уже триста лет служа пристанищем чайкам, из-за чего зеленая патина была испещрена белыми кляксами и разводами.
Статуя поражала своими огромными размерами даже теперь, когда впору было мерить ее в длину – одному лишь Гефестаю удалось обхватить палец бога солнца руками, так велик оказался перст.
Породив моду на колоссальные скульптуры, родосцы и сами понаставили их немало, увековечив и Геракла, и Аполлона, и Зевеса с Афродитой, но суровый Скирон не дал времени на экскурсии – ближе к полудню либурна отправилась в путь.
Преодолев Ликийское море, пройдя меж берегами Киликии и Кипра, корабль причалил в порту Антиохии Сирийской, именуемом Селевкия Пиэрия.
«Морские ворота» Антиохии открывались не в гавань, а в устье реки Оронт, выносившей в море свои мутные воды. Вдоль всего берега тянулись пристани, каменными молами продвинутые на глубину. Сотни кораблей стояли пришвартованные, иные медленно отваливали от причалов, распуская паруса, и тут же от массы судов, бросивших якоря на рейде, устремлялись пузатые «купцы», спеша занять освободившееся место.
За лесом качающихся мачт виднелись улицы Селевкии, уступами спускающиеся с утеса к реке – на солнце белели колоннады храмов и стены плоскокрыших домов, серели мощные башни, а пышные садики глянцево блестели, клубясь зелеными облачками.
У самого берега тяжело расплывались приземистые склады, крытые черепицей и окруженные портиками. Между их широко распахнутыми воротами и сходнями кораблей сновали вереницы рабов-грузчиков. Тарахтели телеги, нагруженные пирамидами бочек, штабелями бревен, обтесанными глыбами мрамора, грюкающими амфорами с вином или зерном. Размеренно ступали полицейские-вигилы, охраняя покой мирных граждан, суетились портовые чиновники, купцы принимали и отправляли груз.
Разноголосый и разноязыкий гомон вплетал в себя скрип подъемников-полиспастов, злобные окрики грузчиков, требующих дорогу, мычание волов, крики ослов и верблюдов, грохот колес, катящихся по камням… А надо всей этой суетой висела поднятая пыль, понемногу сносимая ветром.
Командир либурны твердой рукой направил корабль вверх по течению, собираясь подняться по Оронту до самой Антиохии, однако возле военной гавани дорогу ему перекрыла длиннотелая трирема, чей озверелый начальник-триерарх прорявкал в медный рупор объявленный запрет. Скирон ругаться не стал. Он свернул к берегу и кое-как втиснулся между крутобокими таридами, перевозившими лошадей.
Искандер выслушал Скирона, кивнул и обратился к друзьям:
– Вверх не пройти – город празднует… что? Эдик, к доске!
– День рождения дедушки Ленина? – заломил бровь Чанба. – Так, вроде, двадцать второе завтра только…
– Невежда! – пригвоздил его Тиндарид.
– День пастуха сегодня, – прогудел Гефестай.
– Именно! – восхитился Искандер. – Садись, «пять», – и торжественно провозгласил: – Друг мой Эдикус, сегодня по всей империи справляют Париллии во славу доброй Паллес, покровительницы скота.
– Друг мой грэкус, – съехидничал Чанба, – нам про то ведомо. А вот ты, юный натуралист, пролистнул дату поважнее, чем профессиональный праздник животноводов, – и заговорил назидательно, пародируя лекторский тон Александра: – Сегодня по всей империи справляют день основания Рима! Восемьсот лет с хвостиком минуло с той поры, когда Ромул собрал банду пастухов-ковбоев и захватил сарай какого-то там царька, ибо какие в то время могли быть дворцы? Дал тому царьку под зад, а потом плугом очертил границы нового города, которому присвоил свое имя – скромный он был, Ромул, чурался почестей… Усек, энциклопедия моего сердца? Занеси данную инфу в скрижали своего интеллекта и блистай им дальше.
22