– Может, и те… Да-да, вон и храм!
Сергий первым открыл калитку в сложенной из грубых кусков камня ограде и по короткой лестнице поднялся в миниатюрный сад, где росли запущенные розовые кусты. Две очень старые оливы заботливо прикрывали серебристой листвой небольшой дом со слепящими белизной стенами. Его ставни были прикрыты, а дверь заперта.
– Эй! – позвал Лобанов и постучал в ставню. – Есть кто дома?
– Кто там? – послышался боязливый голос.
– Тут проживают посланцы ханьского императора? – внушительно спросил Искандер.
– Да-да! – донесся торопливый и несколько нервный отклик. Загрюкала цепь.
В приоткрывшуюся дверь с осторожностью выглянул желтолицый человек с глазами раскосыми и узкими, одетый в свободную блузу, едва вмещающую грузное тело, и в широкие штаны. Было тепло, но голову ханьца прикрывала забавная вязаная шапка. Лицо его с тонкими чертами напоминало вырезанную из древесины барбариса маску, а морщины выдавали возраст – ханьцу было за пятьдесят.
Эдик Чанба, убедившись, что восточный гость – среднего роста, расположился к нему, и сказал:
– Мы вас приветствуем! Узнаёте? Мы – те самые циркачи, которых вы звали в свою страну.
– Ах, да-да, конечно! – обрадовался ханец, как будто испытывая громадное облегчение. На латыни он изъяснялся свободно, разве что забавно возвышал голос и проглатывал звук «эр».
Обычай предписывал ханьцу принимать гостя, не снимая головного убора, дабы проявить уважение. Выйдя во двор и поклонившись, хозяин пригласил преторианцев в дом.
Пригибаясь под висящим на бронзовой цепи двухпламенным лампионом, Сергий прошел во внутреннюю комнату, обставленную очень неброско – три ложа в ряд и один стол да табуреты вокруг.
– Наш договор в силе? – спросил с нажимом Сергий.
Вместо ответа китаец сжал кулаки и поднял их на уровень лица, сгибаясь в неглубоком поклоне.
– Тогда мы готовы, почтенный, – продолжил Лобанов. – В гавани стоит корабль, на котором мы могли бы добраться до Антиохии.
– Да будет милостиво к вам Вечно Синее Небо… Ах, простите меня, я не узнал вашего драгоценного имени!
– Зовите меня Сергием. А это мои друзья – Эдикус, Искандер и Гефестай.
Всякий раз после представления китаец складывал ладони перед грудью и махал ими в знак почтения.
– А вас как звать? – прямодушно поинтересовался Чанба.
– Мое ничтожное имя Го Шу.
Взяв на вооружение странную китайскую любезность, Лобанов спросил:
– А где ваши драгоценные друзья?
– Мои ничтожные друзья, – поклонился Го Шу, – отправились на Агору выражать свое незрелое мнение. Таких, как мы, почтенные граждане Рима зовут философами, но мы, конечно, недостойны этого высокого звания.
– Философы? – оживился Искандер. – Как интересно! А к какому течению мысли примыкает драгоценный Го Шу?
– О, я всего лишь неуч, который зря расходует цветы своей селезенки в тщетных потугах уразуметь великие истины, изреченные мудрейшим Лао-Цзы. Его бессмертное учение изложено в знаменитом трактате «Даодэцзин», что означает «Книга пути и силы».
– Так вы даос? – еще пуще заинтересовался Тиндарид.
Го Шу скромно потупился.
– Рад, очень рад! А ваши друзья?
– Ах, им очень далеко до Лао-Цзы. Это такие неумехи! И Ван всюду проповедует учение Просветленного, и вечно призывает его, восклицая: «Амитофу! Амитофу!». И Ван наивно полагает, что, повторяя сей призыв много раз, он сможет попасть в рай, обретя сверхъестественную силу. Ай-я-яй, – сокрушенно поцокал языком Го Шу, – какая глупая самонадеянность! А другой мой ничтожный друг носит имя Лю Ху и пробует подражать в мыслях и делах великому Кун Цю.
– Конфуцию? – угадал Искандер.
– Д-да, звучит весьма похоже. Прошу драгоценных гостей присесть.
Го Шу так настойчиво предлагал преторианцам места слева от себя, что Эдик поинтересовался:
– А почему нам с левой стороны? Это тоже что-нибудь значит?
– О, да, драгоценный Эдик. Левая сторона почетней, ведь у человека слева сердце – источник физической и духовной силы.
Ханец, кругленький и толстенький, засуетился, колобком катаясь из комнаты в комнату, и принес блюдо с псестионами, ячменными пирожками с медом. Затем он водрузил на стол медный сосуд с горячей водой и пять чашек. В каждую чашку Го Шу бросил щепотку чая и залил кипятком. Потом он обеими руками поднес первую чашку Сергию. Лобанов, радуясь чаепитию, от которого отвык за три года, принял чашку тоже двумя руками – так было принято у сарматов. И Роксолан решил, что не сильно ошибется, ежели применит тот же ритуал к ханьцам. По тому, как Го Шу залучился, он понял, что не совершил обрядного промаха.