Глава 1 ДИАЛОГ
Константин Сергеевич, запрокинув голову и полузакрыв глаза, привычно водил по лицу безопасной бритвой, растягивая языком то одну щеку, то другую. Душистая мыльная пена падала хлопьями в раковину и сползала вниз, оставляя на фаянсе золотистую пыль щетинок. Осторожно поскоблил остро выпирающий кадык, провел ладонью по щекам и подставил голову под холодную струю воды. Энергично вытерся льняным полотенцем и принялся облачаться. Тоненькие золоченые стерженьки с перламутровой головкой никак не хотели пролезать в круглые отверстия твердой, накрахмаленной рубашки. Справившись с застежками, защелкнул запонки на манжетах, приладил белую "бабочку" под воротник и надел фрак. Стальной пилкой подравнял ногти и подошел к трюмо.
Зеркало отразило фигуру мужчины выше среднего роста, лет тридцати пяти, спортивной стати. Круглая, гладкая, как бильярдный шар, голова, серые с лукавой живинкой глаза, короткий широкий нос, крупный рот.
Константин Сергеевич взял со стола бумажник, проверил его содержимое, заложил несколько визитных карточек и сунул в карман. Надел цилиндр, приблизил лицо к зеркалу и вдруг, усмехнувшись, озорно свистнул. Взглянул на себя из давности глазами того семнадцатилетнего рабочего парнишки Кости, пришедшего служить в Красный Балтийский флот в 1918 году. Тогда он впервые натянул на себя полосатую тельняшку и примерил перед осколком зеркала в цейхгаузе бескозырку, и ни одна не налезала на его большую кудрявую голову.
Восемнадцать лет прошло с тех пор.
— Ну и ну! — покачал головой вихрастый матрос, глядя на тщательно выбритого, в высоком цилиндре, во фраке и лакированных башмаках дипломата. — Когда же ты, Костя, успел превратиться в Константина Сергеевича, сменил бескозырку на цилиндр, а тельняшку на эту белую, картонную кольчугу. Дипломатом стал, а помнишь?..
Константин Сергеевич сощурил глаза и вздохнул.
— Все, все помню. Костя. И скажу по правде: хоть на мне и накрахмаленный панцирь, а сердце под ним все то же. Прямо скажем, я не лазаю по мачтам, не кричу "вира" и "майна", а "шпрехаю" и "спикаю"; на руках нет мозолей, не ношу на боку маузер, но чувствую себя в каждодневной битве за нашу Советскую Родину, за нашу большевистскую правду. И всегда чувствую на себе тельняшку, и греет она меня и защищает.
Матрос, сдвинув на самый затылок бескозырку с развевающимися лентами, насмешливо рассматривал дипломата:
— Появись я в такой робе на корабле, братва приняла бы меня за Чемберлена или Керзона.
— Тогда были другие времена, другие песни, Костя. Все эти запонки, манишки, лакированные туфли просто новая форма. — продолжал оправдываться перед своей юностью консул. А его боевая молодость требовательно допытывалась — той ли дорогой идешь, сбился ли с пути, так ли живешь, как обещал.
— Помнишь двадцать седьмое января двадцать четвертого года, когда страна прощалась с Лениным? — строго спросил матрос.
У Константина Сергеевича перехватило горло. Он снял цилиндр, положил его на стол, потер пальцами виски. В памяти возникло сизое от лютого мороза утро, черная вереница людей медленно двигалась через Колонный зал. Константин стоял в почетном карауле у гроба Ильича. Два знамени склонились над Лениным: знамя Центрального Комитета партии и Коммунистического Интернационала. Тусклые лучи солнца пробились сквозь верхние окна зала, переплелись с мрачным светом закутанных в черный креп люстр и с желтыми огнями дуговых фонарей кинооператоров. Константин хорошо помнит: он сменился с поста в восемь часов пятьдесят минут. В скорбной тишине зала послышались звуки Интернационала, они становились все отчетливее и громче, отдельные голоса слились с оркестром. Весь зал поет, и этот гимн звучит как клятва верности, как торжественное обещание любимому вождю выполнить все завещанное им.
— Ты тогда тоже поклялся каждой клеточкой своего "я" так же верно служить народу, как служил ему Ленин, — напомнил матрос.
— Да, я дал тогда такую клятву, — ответил Константин Сергеевич. — Понятно, гением не станешь, но вот ленинские черты характера каждому доступны. Быть честным и бесстрашным, трудолюбивым и бескорыстным, добрым и принципиальным, жадным до знаний и щедрым на отдачу, быть патриотом и служить всему человечеству, быть всегда и во всем коммунистом — все это казалось легко и просто. Но сколько раз я в жизни ошибался, как много в моем календаре жизни серых, ничем не примечательных листков. Эх, если бы можно было этот календарь перекинуть обратно, украсил бы я каждый день добрыми делами. Мало учился. Имею высшее образование, а вот среднее не успел получить. Все знания по кусочкам нахватаны. Сколько книг одолел по философии, естествознанию, политэкономии, истории и дипломатии; кажется, всех классиков перечитал, но чем больше узнаешь, тем лучше понимаешь, как скудны твои знания.
— Плохо старался, мог бы сделать больше, — корит матрос.
— Но, Костя, вся юность прошла на фронтах, на кораблях, а потом учеба. И с учебы постоянно срывали, то на ликвидацию банд, то посылали за границу покупать хлеб, рыбу, станки. И вот я стал консулом.
Костя-матрос усмехнулся и покачал головой.
— Скажи мне двадцать лет назад, что я стану консулом, я бы ответил: "Брось подначивать". Консулы были в Древнем Риме, знали мы про них, что они носили тогу, восседали в дорогих креслах, как на троне, и обладали властью огромной: могли казнить, могли и миловать. Но вот про консулов во фраках, да еще советских, мы и слыхом не слыхали. Что же это за служба такая?
— Полезная служба. Консул заботится о советских гражданах, проживающих за границей, охраняет их права и труд, принимает заявления о приобретении советского гражданства, регистрирует браки и рождения, выдает визы иностранцам на поездку в Советский Союз. Придет советский военный корабль в порт, консул первый поднимается на борт, знакомит командование со страной, ее законами и обычаями, а коли прибудет торговое судно, капитан является в консульство и докладывает, в каком состоянии прибыл пароход, есть ли больные, требуется ли ремонт. Консул должен знать, как выполняются советские заказы на предприятиях, или, как в старину говорили, покровительствует торговле и мореплаванию.
— Скучные обязанности, — возразил Костя-матрос. — В мире сейчас такая заваруха началась. Германские и итальянские фашисты вместе с испанскими фалангистами выступили против Народного фронта Испании, хотят затянуть на шее испанского народа фашистскую петлю. Тебе бы туда, защищать Испанскую республику, а ты занимаешься здесь, в Финляндии, "покровительством торговле и мореплаванию".
— Не трави душу, Костя. Думаешь, я сам не рвусь в Испанию? Но партия распорядилась иначе. И я не забыл морскую примету, Костя: "Ходят чайки по песку, моряку сулят тоску, и пока не сядут в воду, штормовую жди погоду". Нет, не садятся чайки в воду.
Звонок в дверь прервал диалог Константина Сергеевича со своей юностью.
— Заходи, Антоныч, заходи, дружище, — распахнул консул дверь и впустил в квартиру шофера.
Антоныч был постарше своего шефа. Худощавый, неторопливый, он уже четверть века сидел за баранкой, несколько лет работал в советском консульстве и для Константина Сергеевича, осваивающегося со своей новой должностью, был незаменимым гидом и советчиком.
Константин Сергеевич взял белые перчатки и протянул руку за пальто, но Антоныч остановил его:
— Разрешите-ка, я вас обследую, не ровен час, какая нитка или волос пристал. Вам же не видно.
Антоныч заставил консула повернуться кругом, взыскательно осмотрел его, снял какую-то пушинку.
— Вот плохо вам без хозяйки-то. Здесь был китайский посол. Без жены. Так он однажды явился во дворец к президенту в таком виде, не приведи господь. Видно, торопился и надел рубашку поверх брюк, она у него из-под фрака, как фартук у повара. Вошел во дворец. Президент с президентшей принимают гостей. Нужно было пройти метров шестьдесят сквозь строй дипломатов, которые здоровались с президентом и его супругой и выстраивались по обе стороны зала. Посол идет через всю залу, идет не спеша, как и положено.