Его решение может быть оспорено только офицером, которому известны коды доступа к произвольному голосовому управлению.
Некоторое время я молчу. Кажется, даже сплю. А может, просто из моих мозгов выветрились последние мысли и меня нет ни в бодрствовании, ни во сне. Серж Барракуда, как настоящая барракуда, спит с открытыми глазами и ничёшшенъки не думает.
Еще некоторое количество болтанки и маневров. Малость невесомости.
Потом включаются межпланетные двигатели. Ускорение вначале довольно жестокое, под три «же». Оно постепенно уменьшается и, судя по ощущениям, приходит к мягенькому, детскому ноль пять – ноль шесть «же».
Поднимаются фиксаторы сидений. Чен и Заг сразу же вскакивают на ноги.
– Катер LAS-18 «Кленовый лист» приветствует правительственную штурмовую пехоту. Поздравляю: вероятность уничтожения нашего летательного аппарата противником резко снизилась ив настоящий момент составляет пятьдесят четыре процента. Вы можете покинуть сидячие места, разоблачиться и отдохнуть. Скорость полета… Температура межзвездного газа…
Тра-ля-ля. Бла-бла-бла. Что такое «разоблачиться»? Перед кем разоблачиться? Это как – «покаяться»? А, раздеться! Хорошо излагает, сволочь. Литературно!
Первым делом мы с Чеком срываем шлемы. Загу с себя срывать особо нечего, кроме остатков экоброни. И все равно эту операцию приходится проделывать при помощи двух отверток и нескольких специальных электроключей.
Чен помогает Загу. Я сразу же снимаю с себя капсулу с дитем и начинаю потихоньку раскручивать эко-броню сержанта.
Спохватываюсь, ищу большой холодильник для мертвого лейтенанта. «Хопкинс» – написано на нагрудной нашивке лейтенанта, я наконец удосужился прочесть.
Хопкинс важнее. Хопкинс – наш завтрак, обед и ужин. Начиная с первых чисел стандартного апреля. А сержант Гусак – так, тля. Всего-то лишний едок.
Для Хопкинса на катере места нет. Холодильник здесь один, и притом небольшой. Правда, жратвы в нем полно. Виднеются и бутылочки. Но это теперь – не для меня.
О! Шлюз! Точно, между дверью и лацбортом. Там хо-о-олодно.
Лейтенант спрятан в космическую морозилку, возвращаюсь к сержанту. Субординация превыше всего.
Гусак по-прежнему без сознания.
Ну что с ним делать? Я не доктор. Специального медицинского оборудования на катере нет.
Ну хорошо. Покрываю синеющие клочья разодранной сержантской плоти мазью «Живец». Делаю перевязку. Колоть ему что-либо сейчас – не лучшая мысль. Инфрабиотик? Ну ладно, на тебе инфрабиотик.
Больше я ничего сделать для тебя не могу, сержант Милош Гусак. Поссать только поверх «Живца». Говорят, это эффективно. Раса В, веганцы, те вообще на уринотерапии поведены. Вот только ребята не поймут, особенно Заг.
Вот она, баночка моя заветная. С фуззи-колой.
– Ребята, я эту штучку нашел в аварийном контуре на Копях Даунинга. Когда мы наверх лезли, поклялся: год спиртного в рот не возьму! А свое спасение отмечу с вами фуззи-колой.
– Мы еще не спасены. Просто приговор отсрочен, вот и все, – равнодушно сообщает Чен.
Заг пожимает плечами и принимает надпитую мной фуззи-колу. Пьет.
– ф-ф-фу-у-у, – шумно сплевывает. – Да она тухлятины набралась! Из атмосферы Глокка!
– Подумаешь, лишняя унция сероводорода. Чен, хлебни с нами. Для меня это важно.
Чен делает крохотный глоточек, словно я дал ему, микстуру.
Я, не меняясь в лице, допиваю до дна. Слава богуг баночка крохотная. Но все равно меня вот-вот стошнит.
Заг идет в соседний отсек, своего рода офицерскую каюту, и копается в том самом холодильнике, который-я уже осматривал.
– Серж, ты уверен, что год спиртного в рот не возьмешь? А то тут есть некоторое количество.
– Я поклялся.
Заг распрямляется и смотрит на меня с прищуром. По моему опыту, он изучает таким образом объекты, которые собирается звездануть своим кулачищем. Обычно изучению подвергаются сапиенсы.
– Но ты же клялся на случай спасения?
– Ну да.
– А Чен тебе, кстати, верно сказал, что это еще не спасение, а отсрочка приговора. Может, нас сейчас кроверны догонят и – в распыл.
Заг прав. Бортовой милитум так и сказал: «Вероятность уничтожения пятьдесят четыре процента». Для простоты скажем – пятьдесят на пятьдесят. Либо – долетим до этой проклятой Фратрии и будем жрать дохлого лейтенанта, либо – сразу в пекло.
Бросил монетку, выпала «решка» – и умер. «Орел» – поживи до четверга.
И хотя дела обстоят отвратительно, я вздыхаю с облегчением. По крайней мере, я жив и от своей идиотской клятвы свободен.