Кричать! Конечно, очень громко, надеясь, что кто-то услышит и придёт на помощь.
Кахран одной рукой продолжал удерживать меня, а свободной начал расшнуровать свои штаны.
Может, попытаться стукнуть это чудовище прямо сейчас? Убить или оглушить, конечно, не получится. Да и чем? Единственное моё оружие – галлюциногенный газ, который отчего-то впервые не действовал.
Если повезёт, от удара Кахран потеряет равновесие и упадёт. Лёжа со спущенными штанами, догонять меня будет проблематично. Да, он встанет, натянет их снова и зашнурует, чтобы не потерять. А пока провозится, я получу фору…
Но опять же, куда бежать? Прямо? Налево? Направо? Понятия не имею! Ни разу я не заходила в эту часть острова. В то время как мужчина, похоже, весьма неплохо ориентируется. Даже если мне хватит сил повалить его на землю, то ненадолго. Он догонит. И будет очень зол.
Муранец, наконец-то, справился со шнуровкой, и штаны, шурша, упали на землю к его ногам.
Кахран осторожно шагнул ближе. Меня обдало ощущением происходящей в нём борьбы между желанием грубо овладеть моим телом, продолжая до тех пор, пока не умру от бесконечных слияний, и желанием убить сразу, перерезав горло острым когтём.
Святые звёзды! Во что же я вляпалась?! Кто этот мужчина? Убийца? Насильник? Или его желания продиктованы чем-то ещё? Я уже жалела, что не использовала возможность и не попыталась сбежать. Даже если шансы равны были одному проценту из ста.
Кахран приблизился ещё на шаг, и я, впервые столкнувшись с мужчиной, способным противостоять влиянию грания, испугалась и отступила. Ровно на три шага. И тотчас же оказалась прижатой мужским телом к огромному стволу дерева.
Преследователь довольно оскалился. В мою промежность упиралось здоровенное доказательство того, что он не преувеличивал, обещая, будто я буду орать. От вторжения отделяла лишь лёгкая ткань платья.
Обе пары глаз Кахрана смотрели холодно, с ненавистью, не мигая.
Возможно, там, в баре всё же стоило сделать иной выбор?
Короткая рука муранца легла в вырез платья. Костяшки пальцев прошлись по груди. А затем острый коготь, нарочито задевая и раня кожу, медленно распорол ткань сверху до низу, остановившись точно в районе соприкосновения его затвердевшего орудия и моего против воли пульсирующего желанием входа.
- На твоём месте я уже начинал бы кричать, – зарычал он и, стиснув зубы, чуть продвинулся внутрь. – Давай, прямо сейчас.
И я действительно закричала, не от боли, а от отчаяния. Ну, почему? Почему чувствую желания мужчины, но не могу перевоплотиться? Почему не могу воздействовать на муранца? Что не так?!
- А-ас-святые ззвё-ёзды!
- Ты помнишь моё имя? – он продолжал двигаться, и с каждым движением проникал всё глубже. – Помнишь его, Зара?
- Кахра-ан Т’анн, – ещё бы мне не помнить. Не лгала ведь, говоря, будто оно красивое. И сейчас я была уверена, что уже слышала его. Почему же не помню, когда и где?
- А знаешь ли ты, что муранец, назвав своё имя женщине, предлагает ей разделить с ним это имя, а также свой дом, свою постель и свою жизнь? – его пальцы, как тогда, в баре, легли на мою шею, наполнив страхом и не позволив солгать.
- Да-а, знаю, – Кахран заполнял меня всю целиком, каждым новым толчком, словно приколачивая спиной к стволу дерева. Опомнившись, я поспешила закрыть до сих пор вхолостую испускавшие граний поры.
- А знаешь ли ты, Зара, что на своей планете я был богатым и желанным для многих женщин женихом? Почти принцем. Третьим в очереди к трону, – он будто выплюнул слова, сразившие наповал.
От ненависти, сквозившей в его взгляде и рычащем голосе, по коже побежал холодок. Внутренности скрутило в тугой узел, и дурнота моментально подступила к горлу. Принцем? Третьим претендентом на трон? Да я вообще впервые слышу, что у муранцев существует деление на сословия.
- Откуда я могу это знать? – врёт, он ведь врёт…
- А знаешь ли ты, – продолжал муранец мучительный допрос, сопровождая каждое слово грубым резким толчком, – как на нашей планете поступают с мужчинами, назвавшими женщине имя и не получившими её ни в дом, ни в жизнь, ни даже в постель? Их считают никчёмными и ни на что не способными. Лишают имени и дома; от них публично отказываются друзья и семья; их с позором изгоняют.