— Я не понимаю, сударь.
— Это значит, — ответил медик, — что ночью ты видишь так же, как днем.
— Это правда, ночью я вижу даже лучше; все предметы тогда одного цвета — только голубого, более или менее темного, в зависимости от освещенности.
— И далеко ли ты видишь?
— О, очень далеко, сударь.
— Ладно, проверим. Такого рода явления наблюдали.
Врач взял очки с зелеными стеклами и примерил их к Консьянсу.
— Ну, как? — спросил он.
— Ах, господин доктор, — попросил пациент, — снимите с меня эти противные очки, они делают меня слепым.
— Значит, ты в них не видишь?
— Я словно в тумане.
— Посмотрим еще: какую вещь я держу перед тобой?
— Мне кажется, это скатерть.
— Какого она цвета?
— Похоже, серого.
— Так оно и есть, — сказал доктор, — в темноте вишнево-красный кажется серым. Ну-ну! Выдать его за близорукого не удастся.
Он снял с Консьянса очки.
— На самом деле, — промолвил юноша, — скатерть красная, так что это я ошибся.
— Нет, мой друг, это не ты ошибся, природа никогда не ошибается; просто один из твоих органов чувств был обманут посторонним вмешательством. Пойдем, Консьянс, предоставлю тебя воле Всевышнего, ибо теперь остается лишь одна надежда на твое спасение.
— Спасибо, господин Лекосс, — вздохнув, ответил юноша, — я в этом очень сомневался, но, чтобы сделать Мариетте приятное, я согласился поговорить с вами, как она того желала.
— Иди, дитя мое, иди! — сказал врач, — К великому моему сожалению, я ничего не могу сделать для тебя.
— От этого я вам не менее признателен, сударь, — отозвался Консьянс своим мягким голосом.
Доктор горестно пожал плечами и со вздохом посмотрел вслед молодому человеку.
Консьянс и Мариетта направились в другие дома.
Навестив два-три дома, они зашли к инспектору лесничества.
Тот только что проверил свои караулы, ныне по приказу перешедшие на военное положение.
Его сын, которого за отцовские деньги уже дважды замещали на военной службе другие парни, теперь был вынужден служить в почетной гвардии.
— А, это ты, бедный мой Консьянс, — сказал инспектор, — у тебя сегодня жеребьевка?
— Увы, да, господин инспектор.
— В этом случае, дорогой мой мальчик, я тебе советую тянуть жребий первым, чтобы эти мошенники не оставили тебя в дураках.
— Для меня, господин инспектор, — заметил Консьянс, — это было бы безразлично, но для моей матери Мадлен, для моей матери Мари, для Мариетты мой отъезд станет большим горем и, быть может, принесет некоторый ущерб.
— Что касается горя, ты, черт возьми, прав. Я не без труда утешил свою жену и не стану даже пытаться утешать трех других женщин. Что же касается ущерба, — тут он посмотрел на юношу с некоторой жалостью, — я не очень-то понимаю, в чем может быть им полезен такой бедный блаженный, как ты. Но в конце концов твой отъезд не помешает Мариетте доставлять нам молоко, а что касается двух твоих матерей, я на зиму сделаю для них запас дров, и, будь спокоен, им будет тепло как никогда.
Консьянса глубоко тронуло это предложение. Господин Девиолен (так звали инспектора) отличался суровым выражением лица, но, как видно, суровость служила ему маской: натура у него была доброй, а сердце отзывчивым.
— Господин инспектор, — обратился к нему Консьянс, — благодарю вас от всей души прежде всего за себя, а затем за Мариетту, которая не может сама поблагодарить вас, потому что, как видите, она плачет, благодарю вас и от имени двух моих матерей.
И правда, бедная Мариетта никак не могла унять слез.
— Хватит, хватит! Уходи, — сказал инспектор, — тысяча громов! С некоторых пор здесь и без вас пролито немало слез. Иди! Ведь, если моя жена и дочери спустятся и увидят, как вы плачете, это послужит им поводом снова лить слезы, и ливень их затопил бы все хлеба на равнине Сен-Реми. Уходи, мой мальчик, уходи!
И, дружески похлопывая Консьянса по плечу, инспектор вывел его из дома на улицу.
Консьянс знал, что на слово инспектора можно было безоговорочно положиться, и его очень успокаивала такая мысль: если беда выталкивает его из дома, то, по крайней мере, в его отсутствие домá двух матерей будут хорошо отапливаться.
X
ЖЕРЕБЬЕВКА
Была половина одиннадцатого, а жеребьевку назначили на одиннадцать, однако, поскольку деревням кантона Виллер-Котре и самому городку Виллер-Котре предстояло тянуть жребий в алфавитном порядке, Арамон шел третьим или четвертым в очереди.
Следовательно, жителям Арамона предстояло тянуть жребий в полдень, а то и в час дня.